Для оберега стоят вокруг пруда закланные вербы, и под ними захоронены были холерные люди. Кто срубит первую вербу — у того нога отвалится, вторую — рука отнимется.
Прошло уже три заповедных срока, и клад либо в прах рассыпался, либо провалился в преисподнюю чертям на у крашение. А плита железная падет купцу на грудь, и будет жечь адским οгнем.
Умрет клад — и станет то место навечно проклятым.
А есть еще клад, кладут его о заклад. Такой клад редкость, от причуды.
Жид на Иртыше такой мужичишка, так себе, завалящий. В общем, драный лоскут. Ходил криво, глядел слезливо, один глаз — на Кавказ, а другой — на улицу. Днем он — человек пришибленный, жалкий, зато ночью — другой: плечи распрямлялись, глаза — зраки, огонь в них мечется. Вывернет шубу шерстью наружу, при клест черную бороду наместо рыжей бороденки, возьмет в руки топор и идет в лес на дорогу. Ночь темней — вору прибыльней. Встанет посреди дороги, как свистнет разбойным свистом — птицы валятся с деревьев. Ударит коренника топором промеж ушей — тот с копыт долой. Тут и оторопному ездоку — конец.
Люди догадывались, что нехорошим делом промышляет мужик, и дали ему соответствующее прозвище — Господи помилуй.
Так вот, этот Господи помилуй выкопал в темной уреме подземелье тайное и складывал туда золото и серебро. Спустится туда с черной чертовой свечой, сядет напротив окованных железом сундуков с сокровищами, и душа его тяжелеет от всяких мечтаний: вот придет он к китайскому императору, отдаст ему ключи от золота, а китайский император сделает его, простого мужика, китайским визирем (такой чин дал он китайскому мандарину) и даст ему в жены пятьсот самых красивых китаянок, а красивых славянок он, мужик, сам накупит себе на базаре. И будет он, кого зовут Господи помилуй, ходить в эполетах: на левой эполете — Будда, на правой — Николай Угодник.
Известно, не та мечта, что мысли плавит, а та — что душою правит. Из мечты, когда она дальняя, как из улья пчелы, всякая кикимора выводится.
И стали оттого являться мужику в яви и в телесной наличности черти и совсем не матерые, а вовсе мелюзговые. И все с каким-либо изъяном: кто криворотый, кто с пришлепнутым под хвост носом, а кто с оторванным хвостом. И все черти — китайчата. И славный китайчонок заключил с разбойником рукописание про клад под заклад: мужик им — свой клад, а они делают его китайским мандарином. И для этого случая были подобраны заповедные слова: сигамиска ига чес, что в переводе значит — одна миска пять рублей.
