Артур присел к углу стола, в раздумье заговорил:
— Я, дедушка, сильно страдал, когда милиция в городе останавливала меня. Иногда готов был расплакаться от обиды. Я ведь русский, чувствую себя глубоко русским, — оттого и с отцом в Судане не захотел жить. Но теперь я словно заново на свет родился. Думаю: пусть проверяют! Пусть они чаще проверяют. Не буду обижаться.
— Так ты не поедешь с отцом в Судан? А я, грешным делом, подумал, что после этого случая…
— Нет, дедушка! Россия — моя Родина. Я, как и ты, русский и останусь им навсегда.
— Но если так — я вот чего тебе скажу: не впускай в душу слишком много ненависти. Кавказцы не всегда такими были, да и не все они в торговлю к нам ударились. Большинство–то живут у себя дома, и, как я вон, в огороде копаются. А во время войны у меня на батарее были они, кавказцы, и как все воевали. Это теперь демократы в них беса разбудили, зверем смотрят на нас, русских, а чего воззрились, непонятно. Ведь все они в разное время Христом Богом просились к нам, в Россию, на коленях перед русским царем стояли. И будет еще время, когда вновь запросятся. Сами–то они все время чего–то делят, друг на друга нож точат. Они только с нами, русскими, и уживаться могут, а потому что русский человек великую душу имеет. Достоевский эту душу мировой назвал.
Верочка стояла у стола, ждала, что же скажет отец. Трофимыч показал на кресло.
— Садись и успокойся. У тебя такой вид, будто ты готовишься побить мировой рекорд.
— Ты не смейся. Я с тобой серьезно; ты же сам говорил, пусть Ахмет с братом приезжают на дачу.
— Конечно, конечно. Пусть и брат приезжает. Вот только разносолов мы им предложить не можем. В погребе еще остался мешок старой картошки, достань квашеной капусты, моченых яблок. Вчера я принес буханку черного хлеба. Ты же знаешь: мы почти ничего не покупаем. Вся моя пенсия уходит на уплату за квартиру и за дачу. Книги я кое–как печатаю, но гонораров не получаю. Книги мои плохо покупают. Сейчас нужны детективы, всякая поножовщина, а я такого не пишу. Так пусть твои гости не обессудят: чем богаты, тем и рады.
— Папк. Но ведь олигарх! Да и брат Ахмета — министр суданский. Удобно ли их… картошкой–то? Совестно мне. Они ведь знают, что ты писатель. Может, нам денег занять? Скоро Артур за работу получит. Расплатимся.
Верочка не знала о происшествии на армянской даче. Отец смотрел ей в глаза, говорил:
— Ты ведь, доченька, знаешь: деньги я не занимаю, а своих у меня нет. Совсем нет. Вон платежку за газ принесли, а у нас и погасить ее нечем. Там в подвале в дубовой кадушечке соты с медом еще остались. Подай на фарфоровом блюде, нож серебряный положи рядом. А больше и предложить нечего.
