Оглядывала копну волос на голове Артура, свалявшихся в тугой комок, точно большой клок овечьей шерсти. Лениво спросила:
— Язык суданский знаете?..
Подала газету:
— Прочтите вслух вот этот заголовок.
Артур газету взял, но читать не стал, недовольно буркнул:
— Знаю суданский язык. Жил в Хартуме и учился.
— А вы прочтите.
И Артур прочел. Один заголовок, второй… Потом с выражением и некоторой театральной игривостью проговорил майору по–судански длинный комплимент.
— Что вы мне сказали?
— Я вам сказал фразу, которую при встрече с вами сказал бы всякий суданец. Особенно, если он молод и понимает женскую красоту.
Пухлые щечки майорши слегка подернулись младенческим румянцем. С минуту она сидела молча, не зная, как приступить к деловому разговору. Суданец ей не нравился, как не нравились все восточные мужчины, особенно кавказцы, которых она считала примитивными и вороватыми. Исключений не знала и потому не любила всех, даже и тех, кого никогда не видела. В семье она росла интернационалисткой, и в школе, и в институте ей говорили о равенстве людей, о всеобщей любви и братстве, но, проработав два года в милиции, к тому же в отделе, который занимался организованной преступностью, она убедилась, что преступность имеет национальное лицо, что восемьдесят процентов всех краж, хищений, изнасилований и убийств совершают в Москве и Московской области заезжие «гости», главным образом кавказцы и азиаты. Включая телевизор, видела одних и тех же. В министерствах, в Кремле — тоже нерусские: гайдары, бурбулисы, лившицы… Зорко всматривалась в каждого, кто окружал Ельцина. Батюшки! Ни одного славянского лица!
Рушилось прежнее мировоззрение, понимала суть общественных явлений и процессов. Никаких партий, никаких классов, никаких идей, кроме… национальных! Будучи от природы впечатлительной, страшно страдала от этих открытий, мучилась, терзалась, и все больше закрывалась от других, втайне хранила бурю, совершавшуюся в душе. Она становилась националисткой. Русской, славянской, и такой ярой, что боялась кому–либо открыться, в глубь души загоняла свои тайные мысли. Она чувствовала себя только русской и любила только русских. Ко всем другим относилась с настороженностью; как бы спрашивала: а чего ты хочешь? Зачем пожаловал к нам в Москву?..
Но суданец был ей нужен.
— Вы, говорят, биолог? Кандидат наук?
— Да, кандидат. Только работы для меня нет — ни здесь, в России, ни там, в Судане.
— Ясно. Я вот тоже институт и музыкальное училище кончила, а работы для меня нет. Потому, как русская народная песня и романс русский вышли из моды. Попсу требуют, а я ее петь не желаю. Вот и работаю здесь… А скажите: на что же вы живете? Есть ли у вас семья?
