— Вы его лично знаете?
— Джо с ним совсем близок, даже дружен.
— Если можно так назвать отношение человека к абсолюту.
— Ты его так высоко ценишь? — тише спросил старик.
— Восторгаюсь им и преклоняюсь перед его мудростью.
— Дик, чай наверху, пойдемте туда, дети, — командовал старик, пытаясь подняться со стула. Джо подал ему руку, он облокотился на нее и медленно, тяжело пошел, несколько сгорбленный, но все-таки громадный, подобный старому дубу, покрытому седым мхом, но еще крепкому. Лицо его было румяно, тщательно выбрито, челюсти были сильные, почти квадратные, нос сухой и длинный, лоб высокий, прикрытый густой щеткой седых волос, глаза бледно-голубые, словно выцветшие, но живо сверкавшие из-под густых черных бровей. Весь он был теперь какой-то притихший, спокойный и время от времени твердым взглядом охватывал склоненную голову сына.
Бэти побежала вперед; слышно было, как скрипели ступеньки лестницы под ее ногами.
Зенон тоже опередил их, спеша за невестой, и они шли одни, часто отдыхая, потому что больная нога старика не позволяла слишком торопиться.
— Я тебя ждал, — произнес отец с мягким упреком.
— Я не мог раньше, уезжал, — ответил Джо уклончиво.
Старик с сомнением покачал головой, но не возразил. Они снова остановились отдохнуть в сенях под железным фонарем старинной формы, висевшим под потолком, в кругу цветных огней, сливавшихся в одну радугу.
— Что же слышно у тебя в полку? — Это была любимая тема мистера Бертелета.
— Полк переводят в Африку, уже назначен день отправления…
— В Африку, в действующую армию? В Африку? — повторил он изумленно. В нем вдруг родился страх и железными тисками сжал ему сердце; ему стало трудно дышать.
— Я этого боялся, — шепнул он тише. — Да, поедешь, друг мой, служба, обязанность… да, обязанность, — повторил он еще тише. Голос у него охрип и завяз в горле.
— Еще целый месяц отпуска впереди, может быть, что-либо изменится, — успокаивал сын.
— Ничего не изменится, ничего, войне еще далеко до конца. А голодные жерла пушек ждут своего мяса, своей пищи! — Ненависть и презрение зазвучали в его голосе.
— Ждут своей пищи, — повторил старик угрюмо и грустно, как эхо.
Оба замолкли. Джо сейчас решил ничего не говорить отцу об отставке, он не хотел ссориться, не хотел его раздражать; старик был сегодня так добр и мягок, что он боялся испортить ему редкую минуту хорошего настроения; кроме того, он рассчитывал, что известие о назначении его полка на место военных действий значительно смягчит отца. Ведь он уходил не потому, что боялся войны, — в сражениях он бывал уже не раз и знал их достаточно хорошо.
