Василий пристально всматривался в квадратное лицо Мосолова и поправлял осторожно, но твердо:
— Нет, Кузьма Федорович, не любой ценой. Тут вы ошибаетесь. Если мы начнем выполнять план любой ценой, завтра государство без рыбы останется.
— Да я ж не стою за хищнический лов, — усмехнулся Мосолов, — я только говорю, что буква закона не может быть мертвой. Вы же знаете, что у нас даже марксизм является не догмой, а руководством к действию А марксизм будет поважнее ваших рыболовных правил Значит, и правила не могут быть мертвой догмой.
«Ловкий мужик, — думал Василий, — разговаривать умеет. Но подожди, братец! Начнется весенняя путина, я тебе покажу, что такое правила…»
Глянув в окно, Кузьма Федорович повернулся к Зубову:
— Вы, кажись, секретаря спрашивали, вон его санки пришли.
Зубов хотел поговорить с Антроповым, но тот торопился на реку, где шел подледный лов рыбы. Василий успел только мельком взглянуть на коренастую фигуру сидевшего в санях секретаря. Поверх ватной стеганки на Антропове был грубого брезента плащ с капюшоном, закрывавшим все лицо.
Протянув Зубову тяжелую, темную руку, Антропов сказал:
— Извиняйте. Знакомиться будем после. Вы забегите до моего заместителя, он там все оформит. А разговор у нас с вами будет долгий.
Надев меховые, обшитые брезентом рукавицы, он взмахнул кнутом. Поджарые рыжие дончаки, вздрагивая и скаля зубы, оторвали от снега примерзшие полозья саней и вскачь понеслись по улице.
3
Станица Голубовская, в которой находился инспекторский участок рыболовного надзора, стояла на широком займище между четырьмя реками: Доном, Северским Донцом, Сухим Донцом и маленькой речушкой Барсовкой.
За Барсовкой, чуть повыше ее слияния с Доном, всю реку пересекала плотина. Глубокой осенью металлические фермы плотины укладывались плашмя, а после весеннего паводка устанавливались на реке, сдерживая напор воды и регулируя ее течение до самой осени. Под крутым левобережным обрывом располагалась камера шлюза, сквозь которую во время навигации проходили пароходы, баржи, катера.
Каждую весну, когда с верховьев Дона шла большая вода, все займище на десятки километров, до самых донецких холмов, затапливалось речным разливом. Под водой исчезали мелкие пойменные озера, речки, ерики, кусты и деревья — все, что оказывалось на пути яростного паводка. В такие дни на станичных улицах сновали рыбацкие каюки, а голубовцы отсиживались по домам, дожидаясь ухода воды.
Поэтому все станичные дома состояли из двух «этажей»: каменных низов, где обычно находились погреб, летняя кухня, и деревянных верхов, где жили хозяева и где они спасались во время разливов.
