— Всё в ажуре, никто не в обиде. Думаю, его жена про нас с ним знает — может, это ей даже удобно? Сама типа на стороне шарится, ну и…
Нина снова усмехнулась непослушными, отчего-то дрожащими губами. Лиса заглянула подруге в глаза и протрезвела.
Голос женщины охрип, стал ещё более тягучим и низким:
— А ту-у-ут… Ко-ро-че, Олеська, он пришёл, а я — не хочу. Ну, вот не-ха-чу, и хоть ты тресни! Он и эдак, и так, а я — никак. Вот прямым текстом ему уже сказала, что не хочу! А он мне руки крутить, за шею аж прижал… И знаешь, что? Дала я ему — лишь бы отстал уже. Вот прям, как стояли, так и… На хрена мне синяки?
Лиса выпрямилась. Голова была ясная до боли. Девушка смотрела, как с губ Нинели пулями срываются слова и свинцовыми каплями несутся к ней, Лисе. Впечатываются в лоб, в виски, пятнают рубиновым сетчатку и падают, падают, падают ядовитыми зубьями дракона в распаханное настежь сердце.
— Только не спрашивай меня про лябофь, не спрашивай, — Нинель встрепенулась, словно вышла из транса, — лябофь — это роскошь, на которую ни у кого и никогда нет ни сил, ни времени. Плюнь тому в глаза, кто станет заговаривать тебе зубы любовью — нет её, это сказка, сопли в сахаре для девочек в розовых очках.
Затрещал фитиль, колыхнулось, качнуло головой пламя, и заметались вокруг огромные тени. Склонилась тяжелая лохматая рыжая голова к скрещенным на столе рукам. Вязким слякотным сумраком опустился на женщину спасительный пьяный сон, и уже не почувствовала она, как под щёку легло мягкое полотенце, а плечи укутало одеяло.
* * *
Доброе утро тихонько вкралось через форточку ветерком и шебутными мартовскими лучами. Солнечные пальцы, шаловливо ласкаясь, коснулись выцветших обоев. Когда-то они были светло-голубыми, а узор из переплетённых листьев боярышника — серебристо-белым. Обои поклеил отец, перед тем, как перевезти маму, Сашку и ожидавшуюся Олесю в новый дом.
Дом этот родился точнехонько на границе города и деревни, что медленно отступала под натиском панельно-кирпичного воинства разрастающейся столицы. Поэтому жившая в доме ребятня, вдоволь наскакавшись у подъезда в нарисованные на асфальте классики, перебегала через двор и оказывалась на деревенской улице. Здесь терпко и бесстыдно пахло навозом, антоновкой и дымом. Но не успел ещё Сашка окончить начальную школу, как ни улицы той, ни деревенских домов с узорными наличниками не стало. И всё, что ещё долгие годы спустя напоминало о том, что здесь когда-то было селение — это исправно родившие яблони да ямы на месте бывших подполов.
