— А… такое уже бывало? — робко коснулась затянувшейся тишины Лиса. Тишина натужно зазвенела — но выдержала: ресницы парня дрогнули — он хотел зыркнуть на эту… эту! Да побоялся ненароком сделать ей больно. Потому совсем опустил взгляд, ещё жестче сжал губы и продолжил молчать. Только кнопку ткнул этажом ниже своего.
Лифт послушно остановился.
Лёша поколебался ещё немного, а потом попросил Лису открыть дверь на пожарную лестницу.
Наощупь по шершавым и сухим от пыли стенам дети добрались до ступеней и опустили на них пьяного. Сами нахохлившимися воробьями расселись рядом и уткнули носы в колени — чтобы хоть как-то дышать вонью, населявшей лестницу.
Мужчина откинулся спиной к стене, поводя вокруг себя полуприкрытыми мутными глазами. Он явно ничего вокруг не узнавал, но дар речи постепенно возвращался:
— Гады все! Твари! — всхлипнув и мучительно преодолевая сопротивление парализованных алкоголем языка и губ, он выкрикнул: — Страну! Угрохали!
Эхо лестничных пролётов послушно отразило его вопль — и все последующие тоже. В которых выл такой ураган, что хотелось схватиться за голову и убежать. Но они остались там, покорно слушая хмельную стонущую ругань. А что ещё оставалось? Страна — она у нас одна, если все убежим — то что же останется? Кто?
Говорить с ним было бесполезно — он не слышал. Да и получилось бы возразить? Или возражать? Это взрослые целыми вечерами сидят у телевизоров, вглядываясь в прозаседания, вслушиваясь в бесконечные потоки слов с экранов, газетками шуршат — вот и есть у них аргументы друг против друга. Это взрослые уже давно повзрослели и забыли во всех своих непонятных драчках, что значит — быть молодыми и жадно, до самозабвения любить всю эту дикую, непонятную жизнь. Это взрослые на разные лады то напевают протяжные мантры в защиту демократов, то под красными флагами разевают перекошенные рты, то горькой заливаются… А жить-то, жить когда уже начнём, когда?
Белых-старший, меж тем, склеивал матерные эпитеты с такими именами, что муторно становилось. Мрачная картина вставала из отрывистых недоговорок постепенно трезвевшего человека. Лису будто раскалённым гребнем против шерсти чесануло — а ведь, Михаил Леонидович уже не вернётся обратно. А значит, и мама… Никогда.
Сколько времени Лёшин отец приходил в чувство — Лиса не знала, но пачка «Магны» уже подходила к концу.
Девушка не стала задавать тревоживший её и Брауна вопрос — нечего сейчас о Нинели вспоминать, ну совсем ни к чему.
