Разумеется, я принялся от всего сердца благодарить его за радушное приглашение.
— По известным нам обоим причинам, — сказал он, — мне нельзя принимать друзей в парижском особняке. Однако позвольте узнать, в какой гостинице вы собираетесь остановиться в Париже, и я постараюсь доказать вам, что, хотя маркиз д’Армонвиль в отсутствии, месье Дроквиль не уронит его честь отсутствием гостеприимства.
С признательностью я сообщил ему необходимые сведения.
— А до тех пор, — с улыбкой произнес он, — вы легко сможете найти меня, если вам вдруг потребуется моя помощь. Я постараюсь не терять вас из виду.
Я чутко внимал его словам. Очевидно, маркиз был расположен ко мне, и эта мысль льстила моему Самолюбию до крайности. Подобное расположение нередко переходит в прочную дружбу, хотя и неудивительно, что маркиз считал необходимым поддерживать добрые отношения с невольным хранителем политической тайны, пусть и столь неопределенного содержания.
Любезно раскланявшись, маркиз поднялся по ступенькам в гостиницу.
Погруженный в размышления, я простоял еще пару минут на крыльце. Однако очаровательные глаза, голос и грациозная фигура красавицы вскоре заявили свои права над моим воображением, и я вновь залюбовался лунным сиянием, сошел с крыльца и в глубокой задумчивости стал прогуливаться среди живописных старинных домов и построек.
Почти машинально я свернул во двор гостиницы. Вместо шума и гомона, стоном стоявших в воздухе часа два назад, здесь царила полная тишина. Мертвенное безмолвие не нарушалось ничем, и никого не было видно: только распряженные экипажи стояли в беспорядке, темными тенями возвышаясь тут и там. Признаюсь, я остался доволен уединением; при лунном свете я легко нашел изящный герб царицы моего сердца. Никто не мешал мне мечтать, прохаживаясь вокруг заветной кареты. Вероятно, я имел тогда довольно глупый вид, как и положено очень молодым и очень влюбленным людям. Шторы в окнах были спущены, и дверцы заперты на ключ. В ярком сиянии месяца от колес, дышл, рессор на мостовую ложились резкие черные тени. Стоя перед дверцами, я рассматривал графский герб и мысленно спрашивал себя, сколько раз ее глаза останавливались на этом изображении. Мои мечтания прервал голос, резкий и сильный, рявкнувший над моим плечом, словно полковая труба:
— Красный журавль — ха-ха! Хищная птица; бдительна, жадна, приносит погибель лягушкам и пескарям. Бог с ними, с лягушками! Но красный цвет — цвет крови! Ха-ха-ха! Эмблема хоть куда!
