Manman respèté papa, Papa respèté manman[42]!
Прошло уже десять лет с тех пор, как Ника захоронила уважение к Абелю в своей личной гробнице. Прошло десять лет! В один особенно печальный день ты поделился с другом семьи своей мечтой: ты хотел бы, чтобы Ника оказала тебе хоть капельку уважения. Друг ответил голосом священника-наставника: «Об уважении не просят!» О, горе!
Мы с Мари-Солей пытались жить. Нас выгнали из рая, которым нам казалась вилла отца с ее огромным садом и прекрасными манговыми деревьями. Отец объявил нам, что хотел бы вернуться домой провести необходимый ремонт после сезонного урагана. Но на самом деле он действовал под давлением Ники, обвинившей свекра в том, что тот предоставил кров моей любовнице, а она, Ника, моя единственная, законная супруга перед Богом и людьми. Отец ее послушал.
Мы хранили в нашей памяти воскресные дни, когда, опьяненные прекрасной погодой, накрывали стол под деревьями и вкушали синеву небес и кудрявость облаков. Вино заставляло нашу кровь петь, мы ощущали небывалое единение со светлой прозрачностью воздуха, а наши слова были похожи на радужные мыльные пузыри. Казалось, что миндальное дерево, раскинувшее над нами шатер своих ветвей, красные искры цветов гибискуса, мягкая трава, по которой мы ступали, проказливые дрозды — все участвуют в празднике, о котором знали только мы. Затем мы возвращались в прохладу дома, лучащиеся желанием, и начинали создавать новые миры. Они рождались из нашего дыхания. Мы были детьми солнца нашей страсти. Наши объятия заставляли греметь гром, сверкать молнии в безоблачном вечереющем небе.
Мы хранили в памяти ночные купания. Море ласково протягивало нам руки, и мы беззаботно плясали под музыку звезд, не замечая ничего, кроме лунного света и легкого бриза, сливающихся с дрожью наших поцелуев и ласк.
Мы хранили в памяти ранние утренние часы, овеянные ароматом свежесваренного кофе и журчанием музыки. День открывал для нас мешок Деда Мороза, и мы бежали ему навстречу, уверенные, что получим в подарок всю радость нашего счастливого детства.
Мы хранили в памяти бурлящую от полноты жизни кровь, убыстряющую свой бег от безграничности наших обещаний и замедляющую его лишь для того, чтобы насладиться праздником, струящимся из наших глаз, готовых запечатлеть каждое мгновение.
Никто не мог отнять у нас этих эмоций и переживаний, которые мы погрузили в лодку нашего времени. И это время принадлежало только нам, в нем не было Ники со словами клеветы, которые она вливала в уши окружающих, не было мин, заложенных судом и взрывающихся у нас под ногами… Время принадлежало нам, но не как собственность, а как имущество, предоставленное в пользование.
