На улице ты видишь двух спаривающихся креольских собак. Каждая тянет в свою сторону в надежде освободиться. Они напоминают сиамских близнецов, созданных затейницей-природой. Они тянут… тянут… тянут… и все напрасно. Бесполезно! Кажется, что это слово выкрикивает палящее полуденное солнце. Бесполезно! Они соединились намертво, и это выглядит ужасно, дико, гротескно. Кто-то из прохожих косо поглядывает на псов, кто-то просто не замечает. Некоторые возмущаются непристойностью сцены, но никто не помогает им расцепиться. Потому что ничего нельзя сделать. Следует ждать, пока природа позволит каждой из собак освободиться. Природа не торопится. Она забыла о них, оставила страдать на солнце с вывалившимися языками, с пересохшими глотками, со срывающимся дыханием.
Кобель вращает пустыми глазами. Ему стыдно, ему так стыдно, что он еще пытается дергаться. Он мечтает исчезнуть с этого места. Он мечтает очутиться за Дарданеллами. Он больше не может сносить шуточки, оскорбления, град камней, что сыпятся на него под палящим солнцем… Сука стойко переносит страдание. Время от времени она совершает небольшой рывок. Она крутится вокруг себя, тянет за собой кобеля. Они похожи на стрелки взбесившихся часов. Они крутятся и крутятся, но не могут оторваться один от другого. Боль делает их молчаливыми, а может, они рычат про себя. Зеваки смеются или выражают свое недовольство. Никто ничего не делает. Потому что нельзя ничего сделать. Это их личное дело. Это их наказание. Это их Голгофа. Они не могут ни убыстрить, ни замедлить ход времени… Иногда бывает, что кобель, ослепленный болью и яростью, все же вырывается, разрывая влагалище суки. И тогда она несет свои раны, как свидетельство принятого мученичества…
Это решение суда, которое было бы правильнее назвать «не-решение», задело гордость Ники, оскорбило ее. Как могли здравомыслящие судьи в роскошных черных мантиях не утолить ее разрушительной жажды правосудия? В любом уголовном деле само преступление — ерунда, единственное, что действительно важно, — это наказание! Ее муж и его краля были достойны показательного наказания, сверкающего, как острое лезвие гильотины, чтобы никогда больше никакая давай-ка-подвинься-я-займу-твое-место даже не осмеливалась мечтать, даже не могла бы подумать о подобном гнусном и развратном поступке. Это мошенничество, это столь же серьезное преступление, как чеканка фальшивых монет или подмена всемирно известного шедевра жалкой копией. Союз, в котором жили Мари-Солей и Абель, во всех отношениях напоминал фальшивку. И эта фальшивка заслуживала того, чтобы ее сожгли, как сжигают на таможне пакетики с наркотиками, действуя во благо общества.
