начинали искренне верить в безграничность его подлости. Как я могла врать об
отце моих детей? О, наслаждение!
Если кто-то имел неосторожность произнести его проклятое имя в моем присутствии, я тут же принималась горбить спину под невыносимым гнетом свалившихся на меня несчастий, морщины горя разъедали мое суровое лицо, как разъедает камень растение, называемое в народе «камнеломка», мой голос становился тихим и дрожащим, и я шептала с изнеможением побиваемого камнями: «Это так тяжело! Так тяжело, как я живу в данный момент…» Говорящий, сраженный столь величественным страданием, не смел продолжать и замирал, разглядывая мантилью безутешности, что окутывала мое тело с ног до головы, погружая меня во мрак… О, наслаждение!
Как я ликовала, окружая его стеной сурового порицания и недоверия, укутывая его в жирную грязь моих слов, намазывая его ядом липких речей. Он напоминал мне Братца Кролика из детской сказки, приклеившегося к смоляному чучелу: чем больше он дергался, пытаясь освободиться, тем сильнее прилипал.
Однажды я столкнулась с ним в зеленом театре. Усевшись рядом со своей страшенной жабой (я так ее называю, но в глубине души я признаю ее красоту), он наслаждался музыкой, что шокировало меня. Я поднялась и, смущая всех собравшихся, принялась поносить прелюбодеев на чем свет стоит, выкрикивая непристойности. Они казались спокойными, невозможно спокойными, невозмутимыми, будто и не подозревали, что были моей мишенью. В антракте они потихонечку смылись, оставив два пустых кресла, как свидетельства преступления. Я выиграла и на этот раз: это трусливое исчезновение, позорное бегство, отступление в полном беспорядке. Скандал удался! Я кинулась в него яростно, неудержимо, уверенная, что разгоню их, как разгоняет пугливую стайку дроздов брошенный камень. Я кинулась в него, гордая от возможности ощутить всю тяжесть моей непорядочности. И я повторяла без устали, повторяла про себя, что даже если Абель захочет скрыться под землей, то я буду его поджидать даже там.
Благословенное время виллы кануло в лету. Его отец, которому я передала несколько писем Абеля (так никогда и не отправленных) с упреками в мой адрес, выгнал их… Теперь они обитали в жалком подобии дома в квартале для бедных, и я развлекалась тем, что направляла туда наших знакомых (или же просто случайных людей, тронутых моим страданием), чтобы они могли убедиться воочию, во что превратился Абель (этот аристократ!). Я делала вид, что жалею несчастного, павшего столь низко, но мечтала накормить его дорожной пылью. Пылью, в которой валяются блохастые шелудивые псы! Именно так! Я же, с большим Белым мужчиной, моим сожителем, жила в квартале с видом на море, в квартале, где даже породистые собаки питались лучше, чем многие бедняки. Итак, я смеялась, смеялась во весь голос, доказывая всем, что из нас двоих ниже упал не тот, о ком бы могли подумать изначально.
