Я принадлежу к тому поколению, которое не поднимает паруса при ветре страсти. Во мне сосредоточилась вся память женщин, носивших «пояса верности». Но, как бы то ни было, я судорожно цепляюсь за свою гордость, щедро разливая вокруг себя чернила презрения, чтобы хоть как-нибудь замаскировать слабость моего сердца. И я обороняюсь тем отчаянней, чем больше вокруг меня роится назойливых, алчущих мужчин! Я примкнула к тем женщинам, которые всегда умели противостоять мужским желаниям; сначала вас превозносят до небес, прельщая медом лживых речей, затем сбрасывают вниз, в липкую грязь, оставляя в одиноком материнстве. Так было всегда. Со времен невольничьих судов. Со времен тростниковых полей. Со времен стирки в реке. Со времен прилавков городских рынков. Со времен ночных песен до рассвета… С давних-давних пор мы стали женщинами, которых следует разминировать, как поле битвы прошедшей войны. Ведь время от времени забытая бомба взрывается. Раскаленное масло обжигает спящее тело, удар кинжала в сердце или глоток яда — все едино.
Я стояла, прислонившись к стене, в самой глубине танцевального зала. Я увидела, как ты направляешься ко мне. Внезапный приступ паники, и я окидываю тебя презрительно-надменным взглядом и бросаюсь в объятия первого попавшегося кавалера. Чтобы усмирить страх. Бог — свидетель, я не стремилась к тому, что за этим последовало! Это глубоко оскорбило тебя. И в ярости ты покинул зал, сея вокруг слова-гнев, заметив, что каждый выбирает свое поле для посевов. Подобная обида порождает кровную месть, бесконечную месть, месть до конца времен, прорычал ты.
В последующие дни (когда я оставила позади твой гнев, твои слова и тебя самого) комитет мудрецов из числа наших знакомых предпринял решительные попытки примирить нас. Во время большой перемены в столовой звучали всевозможные объяснения: мой жест не был столь отвратительненьким, как это могло показаться на первый взгляд, но я не должна была так грубо обращаться со своим почти соотечественником, к знакам внимания которого я стала относиться более благосклонно, видя, что целая толпа народу расписывает его с самой лучшей стороны, подчеркивая его добрые намерения… В конце концов мы обменялись поцелуями в знак примирения и дальнейшей дружбы.
Ты достал из кладовой своей памяти великий французский великих дней, начищенный, как старинное столовое серебро в порядочных семьях. «Мадемуазель, если бы не столь печальный эпизод… Я был бы на вершине блаженства, если бы смог в ваших объятиях унестись в бесконечность ритмов и волшебных музыкальных гармоний… Увы, цветок, а не женщина, вы мне отказали. Но ваше очарование сможет превратить злобу в надежду… Я чувствую, как этот поцелуй, отныне и навсегда, стирает все границы меж нами…»
