На фотографии Матвей был как живой.
IV
Ночью проезжали Байкал.
Скорый поезд «Россия», пробежавший от океана добрую четверть страны, серебристой змеей изгибался при свете ущербной луны, ныряющей в разодранных ветром облаках, протяжно скрипел буксами, начиная утомительный бег по огромной береговой дуге, как в отражении повторяющей очертания месяца. Особенно доставалось последним вагонам, которые прицепили в Улан-Удэ. Известное дело, крайнему всегда достается. И мотает его сильней.
Жорик, не раздеваясь, валялся на верхней полке и чуть не свалился при очередном торможении вместе с матрасом. В критический момент он успел-таки схватиться за стальной поручень. Кашляя и почесываясь, долго сидел он, свесив ноги в шерстяных носках, шевеля пальцами, унимая глубокими зевками бешено колотящееся сердце. Глаз машинально, нигде не задерживаясь, отмечал горевшие вполнакала плафоны, чемоданы, сумки, руль детского велосипеда из-под промасленной плотной бум. аги на антресолях; рядом, напротив — парня, сопевшего в обнимку с гитарой — вот чудак!; сморщенные занавески, початую бутылку напитка с яркой этикеткой и надкусанное яблоко на столике, чьи-то с пампушками тапочки возле его сапог с нелепо обвисшими голенищами, на нижней полке горбился свежий, в складках, пододеяльник… В плацкартном было душновато, пахло обувью, одеколоном, кислым пивом, сапожной ваксой, подмоченными пеленками и черт-те чем.
Жорик пошмыгал носом и сунулся к окну, чуток опустил раму, и тут-то его зацепил, как окатил волной, запах мокрых камней и бревен-топляков, рыбы и птичьего помета… Он бесшумно спрыгнул вниз, и в тот же миг в рваном просвете туч блеснуло мощно, сильно. Жорик отпрянул от окна: поезд, почудилось, шел прямо по морю!
Байкал пошумливал и не собирался, кажется, укладываться под ледовое одеяло. Берега истаяли в ночи. Море фосфоресцировало, поначалу слабо, кристалликами въедаясь в темень, затем — растекаясь к дальним горизонтам, к чернеющей полосе под неровной каймой облаков, отороченных лунным светом; и там, вдалеке, тоже дрожали, мигали, будя робкие надежды, какие-то звездочки, а скорее всего, шел мокрый снег. И чудилось, верилось — протяни руку и коснешься моря, обмакнешь кончики пальцев в ледяную влагу, быть может, сотворив новые блики в этой серебряной палитре… Не надо бы смотреть, бередить тайное, но не было сил отвести взгляд. Он прикрыл ладонью веки, а когда отнял, уняв дыхание, то море обратилось в мирную, залитую озерками степь. Степь дышала, обнажив мерно вздымающиеся голубоватые легкие, сквозь перестук колес явственно и также ровно зашелестела волна, ударила в берег…
