Я уже совсем замерз, а Вовка Поп все так и стоит шагах в пяти от меня, придерживая наброшенный на плечи ватник. Не знаю, что думает по этому поводу медицина, но, по-моему, это от холода, от того, что внутри у тебя, как только выйдешь на улицу, все начинает противно дрожать и взбалтываться. Это дело одолевает каждые полчаса, если умеешь крепиться — то реже, но зато потом стоишь вот так и не знаешь, когда это кончится.
Наконец Поп удовлетворенно крякает и топает к крыльцу. Я зажигаю фонарь, чтобы он не прошел мимо меня. Под нашими сапогами промерзшее крыльцо бренчит, как балалайка.
С порога в нос ударяет запах портянок, давно не мытых тел и солярки. Поп все еще прыгает в одном сапоге — второпях он, конечно, надел чужие. Кончается, тем, что он садится и протягивает мне правую ногу. Я ухватываюсь за сапог, но от того, что он мокрый, стервенею, и сапог падает под вешалку с грохотом. Ушкин шипит из своего угла, как тормозящий самосвал.
Я сажусь за стол, прикуриваю от лампы. Наглый Поп вызывающе зевает, укладываясь.
— Не буди завтра рано, о моя распрекрасная мать! — декламирует он и, увидев, что Ушкин поднял голову, прикладывает палец к губам: — Тихо!
Без семнадцати два. Мне сидеть до четырех.
После того как дожди пошли непрерывно и наши постели перестали просыхать, директор совхоза, к великой обиде местных жительниц — потому что кино для них временно прекратилось — переселил нас из сарая в клуб. Директор был прав. Жен этих на работу все равно не выгонишь, а мы все ходили простуженные. Клубик новый, но маленький. Как они тут прошлой зимой «Карнавальную ночь» смотрели, я ума не приложу. Наверное, целую неделю крутили. Тюфяки еле разместились в зрительном зале, осталась только тропинка посредине, а стол на этой тропинке приходится обходить боком. Занавес задернули, и на сцене поселили девиц, которые были очень недовольны ненадежностью такой защиты и в тот вечер прицепили лозунг «Сократим мат до минимума!». Ощутимого успеха лозунг не имел.
Без пятнадцати два. Время еле тащится. Я отстегиваю часы, прячу их в карман, чтобы не пялиться каждую минуту, от нечего делать зажигаю фонарь и веду лучом по изголовьям. Вроде все. То есть наверняка все, потому что я еще не дремал ни секунды и без меня никто не выходил. Постороннему такая должность может показаться смешной и даже неприличной, но Славка Пырьев, по-моему, это правильно решил — ночью дежурить по очереди и сопровождать с фонарем каждого. А то еще заблудится — ночи такие, что хоть глаз коли. Да и директор как-то просил, чтобы подальше отходили.
