– Такое случается, – успокоила его Фрида. – Возможно, вы просто не представляете, как часто такое случается.
– И я ужасно расстроен из-за этого, – вздохнул он. – Из-за всего.
Они обменялись взглядами.
– Когда вы пошли на прием к доктору Мак-Гиллу, вы сделали первый шаг. Все пошло не так. Мне очень жаль. Как вы считаете, сможете попробовать сделать его еще раз? Уже со мной?
– Но я не за этим сюда пришел. Я… – Он замолчал и внезапно сдался, словно решив, что борьба не стоит усилий. – А вы думаете, что сможете помочь мне?
Фрида посмотрела на него: обгрызенные ногти, взволнованное лицо, покрытое бледными веснушками и плохо выбритое, умоляющие глаза – и кивнула.
– Я бы хотела, чтобы вы приходили на сеанс три раза в неделю, – сказала она. – Чтобы относились к сеансам как к делу первостепенной важности. Каждый сеанс длится пятьдесят минут, но если вы опоздаете, то нашу беседу придется уложить в оставшееся время. Как думаете, вы сможете выполнять такие условия?
– Думаю, да. Да, смогу.
Она открыла ящик стола и достала свой ежедневник.
Они стояли бок о бок на мосту Ватерлоо. Фрида не смотрела ни на здания Парламента, ни на «Лондонский глаз», ни на Собор святого Павла – мерцающее отражение города в мутной, грязной воде. Она смотрела на течение реки, на то место, где вода закручивалась вокруг опоры моста. Она уже почти забыла, что Сэнди стоит рядом, когда он внезапно заговорил:
– Разве Сидней не лучше?
– Сидней?
– Или Берлин.
– Нет. Думаю, мне пора возвращаться к работе, Сэнди.
– А Манхэттен?
– По-настоящему можно любить только один город. Этот город – мой.
– Это Эссекс? – спросил Алан, рассматривая картину на стене.
– Нет, – ответила Фрида.
– А что это за место?
– Не знаю.
– Почему же вы купили именно эту картину?
– Мне нужно было изображение, которое не вызывало бы слишком сильного интереса. Чтобы оно не отвлекало пациентов.
– Мне нравятся картины, на которых изображено что-то настоящее – старые парусники, например, где можно рассмотреть все детали: и паруса, и канаты. Такие картины я не люблю. Они слишком размытые, слишком унылые.
Фрида уже собиралась заметить, что это как раз прекрасно, ведь они встретились не для того, чтобы рассуждать о живописи, но прикусила язык.
– Разве унылость – это плохо?
Алан кивнул.
– Понял. Вы считаете, что у всего есть какое-то значение. На самом деле вы стараетесь прочитать что-то в моих словах.
– Тогда скажите, о чем бы вы хотели поговорить?
Алан откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки, словно выставляя защиту от нее. В понедельник он был взволнован и нуждался в помощи. А сегодня демонстрировал самоуверенность и агрессивность.
