Старший унтер-офицер Окаемов и точно выделялся из всех писарей и военных чиновников комендантского управления. Смуглолицый, с девически нежным пушком на гордом, властном лице, с карими глазами в таких густых и черных ресницах, что тень от них падала на матовые щеки. Смелые, широко распахнутые, как крылья взлетающего орла, черные брови, густые, пышные усы над красиво вырезанными губами. Сухой прямой нос, гладко выбритый, голубовато-сизый круглый подбородок, — таких мужчин Корнев видел только на картинках.
Мундир в талию, сверкающие пуговицы, серебряные нашивки на погонах — все на Окаемове выглядело не так, как на других. Белоснежный платок, надушенный тонкими духами, распространявшимися по всей комнате, когда его неуловимо быстрым движением Окаемов встряхнул, прежде чем поднести к сочным своим губам, массивный серебряный портсигар, по крышке которого он поколачивал куркою толстой папиросы, — все вызывало восхищение Гордея Корнева.
«И этот молодец — наш!»
В управлении было людно, входили и выходили вестовые с замызганными разносными книгами под мышкой.
В глубину комнат, откуда несся пулеметный треск ундервудов, гремя саблей, прошел офицер в белом кителе, с лысиной во всю голову, проносились писаря, слонялись какие-то два толстяка штатских — во френчах и необъятных галифе из японского сукна цвета хаки.
Корнев, побритый, подстриженный, в форме артиллерийского фейерверкера, пришел в управление без пяти минут двенадцать. Зеркало в передней отразило лицо партизана: без густой темной бороды, с коротко подстриженными волосами, он выглядел вдвое моложе того Гордея Корнева, который неделю назад пришел из тайги в город.
Гордей Мироныч уловил беглый взгляд Окаемова, брошенный на часы: «Ждет!»
Ровно в двенадцать Корнев вошел в большую светлую комнату комендантского управления. В простенке между двух окон, прямо против входной двери, письменный стол, заваленный бумагами. Над столом литографированный портрет верховного правителя адмирала Колчака в позолоченной раме.
За письменным столом Михаил Окаемов. Влево и вправо вдоль стен массивные шкафы с «делами», письменные столы со склонившимися за ними фигурами военных писарей.
Окаемов поднялся навстречу Корневу.
— Фейерверкер Горбылев? Григорий Григорьевич? — быстро спросил он и посмотрел Корневу повыше переносицы.
— Так точно! — громко ответил Гордей Мироныч.
— Распишись вот здесь! — указал он в книге длинным, красиво отточенным ногтем.
Корнев нагнулся над столом и неловко взял в толстые свои пальцы перо. Окаемов, указывая, где расписаться в книге, тоже склонился над столом и шепнул Гордею Миронычу:
