Артуро кажется, что над Эскалерой кружится огромный слепень. Воспаленный слух удесятеряет грохот потока, все звуки превращаются в один сплошной низкий гул. Не помня себя, он бросается ничком на бревна, дотягивается до тыквы с каньясо и пересохшими, горькими губами жадно припадает к ней. Потом отталкивает тыкву, и та скатывается в воду.
Вытянувшись во весь рост, он лежит неподвижно, как труп. Волны раскачивают плот. Артуро ничего не чувствует, ничего не понимает, ничего больше не может сделать. А солнце стегает его голую спину безжалостным бичом.
VIII. «ГОСПОДЬ, ПОКАРАЙ МЕНЯ ГНЕВОМ СВОИМ…»
Старый Матиас стал совсем плох. С того самого дня, когда он поймал нутрию и сердцем почуял беду, его больше не узнать. Женщины, глядя на него, тоже загрустили. Правда, Люсинду отвлекает от горьких мыслей ее сынок Адан, а Флоринде помог осушить слезы отец. Взял хорошую дубинку и сказал, что, если она сейчас же не перестанет реветь из-за этого пьяницы и бродяги, он живо вправит ей мозги. Девушка смахнула слезы подолом и притихла.
Старик не находил себе места, а донья Мельча помалкивала, понимая, что он пошлет ее ко всем чертям, если она станет уговаривать его думать о чем-нибудь другом. Да к тому же страх затаился и в ее душе. Под тенистым пологом манго, того самого, что растет перед домом, старик расстелил оленью шкуру, лег и стал так жадно жевать коку, будто предстояло ему не лежать, а заниматься какой-нибудь нелегкой работой, вроде вечерней поливки огорода. Поливать-то он и вправду поливал, даже заливал, только не огород, а свои внутренности жгучим гуарапо. Рядом со шкурой дымилась плошка с навозом, — дым отгонял москитов, — и старик лежал, жалкий, несчастный, в рубахе нараспашку, с голым животом. Туда, под манговое дерево, ему и еду носили, и даже на ночь он ни за что не шел в дом. «Я и сам не знаю, что со мной делается», — говорил он. И только вздыхал: «Ах, сыновья, сыновья мои!» Кока казалась ему горькой, как желчь, а это ведь всегда предвещает беду. Охая да ахая, старик все повторял свой любимый, правда, кощунственный стишок:
Господь, покарай меня гневом своим справедливым,
довольно тебе притворяться таким терпеливым!..
Дон Матиас любил всякие еретические припевки, хотя это нисколько не мешало ему давать деньги и покупать гуарапо «на поддержание» девы Марии в дни праздника заступницы Калемара. В эти дни в Калемар приезжают и священник из Патаса, и торговцы из Селендина, и вообще множество всякого народа. Дома тогда битком набиты людьми, и между молитвами, процессиями и бесконечным пением «Отче наш» за души усопших все напиваются так, что не дай бог. Гитары и флейты, дудки и барабаны не знают отдыха ни днем ни ночью. Долина превращается в музыкальный ящик. А река, лес и ветер тоже поют свои песни, стараются не отстать от людей.
