В деревушке Забелино на Амуре, где я застрял на несколько дней, я часто приходил на берег. Удочка, ведерко и коробочка с червями придавали мне вид рыболова; признаться, я именно за рыбой и приходил. Но всякий раз, едва расположившись на берегу и осмотревшись кругом, я уже и сам сознавал, что рыба будет в полной безопасности: так все красиво на реке, так волшебно величие зеленых вод, так густы зелени, так насыщен воздух солнцем, покоем и счастьем, что я неизменно всякий раз заваливался на траву и принимался вычислять, насколько здешний небосвод просторнее моей московской квартиры. Так я за этой математикой и засыпал с удилищем в руке.
Однажды меня разбудили чьи-то шаги и осторожный кашель. Открыв глаза, я увидел в нескольких шагах от себя высокого, чуть-чуть сутулого старика. Он был одет в пожелтевшее полупальто и в широкие полотняные шаровары в заплатах, а на ногах у него были старые рваные опорки.
— Прошу прощения, — сказал он, опускаясь на траву. — Разбудил я вас… А как рыбка-то?.. Клюет?.. Или вы спать изволили?
Старик говорил бойко и легко, не по-стариковски, и глаза у него были живые. Лишь прозрачная желтизна кожи, туго натянутой на лбу, выдавала преклонный, повидимому, возраст.
Никаких рыболовных принадлежностей у него не было. Он и не пришел рыбачить, — он пришел побеседовать.
— Онисим я, — представился старик. — Может, слыхали? Меня китайцы зовут Ниса, а хрещеное мое имя — дед Онисим… Я сегодня только вернулся из Благословенного. Я там у корейцев колонка скорнячил. А сегодня вернулся да узнал, что вот анжинер приехал, и очень хочется поговорить.
В деревне меня звали инженером, — без всяких, впрочем, оснований. Вероятно потому, что приезжавший сюда в последний раз, лет пятнадцать тому назад, городской человек был инженер. Репутация эта создала мне много знакомых среди сельского населения. Все приходили люди спрашивать, что я полагаю строить, не нашел ли я золотой жилы, не намерен ли рубить дорогу сквозь тайгу и т. д.
Я старался убедить, что я не инженер, а газетчик, корреспондент. Но от этого спокойней не делалось: ко всем обычным беседам прибавились вопросы мировой политики: спрашивали, будет ли война или не будет, действительно ли у Чемберлена твердый лоб и почему?
В этих беседах я часто слышал имя деда Онисима. Говорили, что он грамотей и знаток всевозможных мелких и крупных вопросов мировой жизни.
— Вот кто бы с вами побеседовал! Стародавних лет человек, — говорили про него, — и все с книгой ходит… У самого уж внуки в анжинеры вышли да в фершала, на больших жалованиях служут, а он все книгу свою читает… Чисто политик какой… Студент… Мы его так студентом и кличем.
