Георг не отреагировал на распахнувшуюся дверь камеры. Не шевельнулся он и когда брат легонько дотронулся до его руки. Только чуть прикрыл веки, словно его внезапно потянуло в сон. Затем медленно поднялся, и они вышли из камеры.
Вернер переулками привел его к Лее Грунд, приходившейся им теткой. В кухне, куда набилось в тот день много народу, стало вдруг очень тихо, когда Георг проследовал за братом наверх, в комнатушку, отведенную для них теткой.
— Ложись, — сказал Вернер, стянул с брата башмаки и накрыл его одеялом.
Вернеру Хаупту было двадцать восемь лет, но в военной форме он выглядел стариком. Понятно, что первым делом по возвращении он отправился в родительский дом. На двери гостиной висела картонная табличка: Урбан. На двери музыкального салона маленькая записка: Кёлер. Из отцовского кабинета вышла какая-то женщина. Она прошла по коридору и исчезла в кухне. Внизу под лестницей стояла старая деревянная лошадка, которую подарил отец, когда Вернеру исполнилось пять лет.
В доме было тихо. Сквозь два арочных окна на лестницу падал солнечный свет. На дверях второго этажа тоже были таблички с фамилиями, только фамилии родителей среди них не было. Из-за дверей комнаты, бывшей когда-то его собственной, слышался надрывный кашель. Вернер снова спустился вниз. Обернувшись еще раз, уже у самой входной двери, он увидел наверху женщину, которая, опершись на перила, внимательно смотрела на него. На вид ей можно было дать лет пятьдесят. Возле крыльца валялся велосипед брата, переднее колесо было погнуто. Должно быть, они заделали дверь между гостиной и музыкальным салоном, подумал Вернер. Или заставили шкафами. Леа Грунд ему все объяснит.
Из кухни в комнатушку братьев доносились громкие голоса. В них звучало возмущение, что Георга освободили из-под стражи, ненависть. А Георг дышал ровно и глубоко. Должно быть, уснул. Позже, когда в кухне все стихло, Хаупт спустился вниз. Тетка накрыла на стол. Она ждала его.
Хаупт узнал, что мать живет сейчас в какой-то деревне на Мозеле, Вельшбиллиг кажется. Уже с начала марта. Где отец, Леа сказать не могла. Во всяком случае, в деревне его не было и в этом самом Вельшбиллиге — тоже. Беженцев в их пустующий дом поселил лейтенант Уорберг.
— Выходит, мальчишка педели две жил один в пустом доме, — сказал Хаупт.
— Не один, — ответила Леа Грунд. — Они кого-то там укрывали, какую-то фройляйн Штайн, еврейку.
Этой фамилии Хаупт никогда не слышал.
Леа Грунд стала теперь бургомистром. Она никогда не скрывала своей ненависти к нацистам. Сейчас это была сухощавая женщина шестидесяти лет, с пышными седыми волосами. Хозяйство Леи считалось одним из самых крупных. Отношения ее с семейством Хауптов были всегда натянутыми.
