– Конечно, тут есть одна загвоздка, – сказал Эрик.
– Знаю.
– Корабль выносил давление на высоте двадцати миль. На уровне почвы оно будет в шесть раз выше.
– Знаю.
Мы падали быстро; кабина наклонилась вперед, так как сзади ее тормозили стабилизаторы. Температура постепенно росла. Давление быстро поднималось. Я сидел у оконца и ничего не видел, ничего, кроме черноты, но все равно сидел и ждал, когда же треснет окно. НАСА отказалось позволить кораблю опуститься ниже двадцати миль…
Эрик сказал:
– Бак в порядке, и корабль, по-моему, тоже. Но вот выдержит ли кабина?
– И знать этого не хочу.
– Десять миль.
В пятистах милях над нами, недостижимый, оставался атомный ионный двигатель, который должен доставить нас домой. На одной химической ракете нам до него не добраться. Ракета предназначалась для использования после того, как воздух станет слишком разреженным для турбин.
– Четыре мили. Нужно снова открыть клапан.
Корабль вздрогнул.
– Я вижу землю, – сказал Эрик.
Я ее не видел. Эрик поймал меня на том, что я таращу глаза, и сказал:
– Забудь об этом. Я-то пользуюсь инфракрасным, и то деталей не различаю.
– Нет ли больших, туманных болот с жуткими, ужасающими чудовищами и растениями-людоедами?
– Все, что я вижу – голая горячая грязь.
Но мы уже почти опустились, а трещин в кабине все не было. Мои шейные и плечевые мускулы расслабились. Я отвернулся от окна. Пока мы падали сквозь ядовитый, все уплотняющийся воздух, прошло несколько часов. Я уже надел большую часть скафандра. Теперь я привинчивал шлем и трехпалые перчатки.
– Пристегнись, – сказал Эрик. Я так и сделал.
Мы мягко ударились о землю. Корабль чуть наклонился, снова выпрямился, ударился о землю еще раз. И еще; зубы мои стучали, а закованное в панцирь тело перекатывалось в изорванной паутине. «Черт», – пробормотал Эрик. Я слышал доносящееся сверху шипение. Эрик сказал:
– Не знаю, как мы подымемся обратно.
Я тоже не знал. Корабль ударился посильней и остановился, а я встал и направился к шлюзу.
– Удачи, – сказал Эрик. – Не оставайся снаружи слишком долго. – Я помахал рукой в сторону его кабинки. Температура снаружи была семьсот тридцать.
Наружная дверь открылась. Охлаждающий узел моего скафандра издал жалобный писк. С пустыми ведрами в обеих руках и со включенным головным фонарем, освещающим дорогу в черном мраке, я шагнул на правое крыло.
Мой скафандр потрескивал и ужимался под действием высокого давления, и я постоял на крыле, выжидая, пока он перестанет. Было почти как под водой. Луч нашлемного фонаря, достаточно широкий, проникал не дальше, чем на сто футов. Воздух не может быть таким непрозрачным, независимо от плотности. Он, должно быть, полон пыли или крошечных капелек какой-то жидкости.
