Сестра Кеннеди, напротив, была ниже среднего для женщин роста, с крепкой и коренастой фигурой, полными руками и ногами, с широкими, сильными и проворными ладонями. Ее общая цветовая гамма в основном напоминала осеннюю листву: длинные и густые светло-русые волосы, светло-карие глаза блестели на веснушчатом загорелом лице. Ее румяные щеки казались скорее темно-коричневыми. Красные губы и белые зубы не разрушали общей цветовой гаммы, а скорее подчеркивали ее. У нее был бросавшийся в глаза курносый нос, но, как чаще всего и бывает, он выдавал человека отзывчивого, энергичного и веселого. Широкий белый лоб, который даже веснушки обошли стороной, явно был признаком человека здравомыслящего, обладающего недюжинным умом.
Доктор Винчестер по пути из госпиталя ввел ее в курс дела, поэтому она сразу же, не произнеся ни слова, приступила к выполнению своих обязанностей. Осмотрев со всех сторон недавно собранную кровать и взбив подушки, она обратилась к доктору, который в свою очередь дал указания нам: мы все вчетвером подняли бесчувственное тело и перенесли его с дивана на кровать.
Чуть позже полудня, когда вернулся сержант Доу, я на минуту заглянул к себе на Джермин-стрит, чтобы собрать одежду, книги и бумаги, которые мне могли понадобиться в течение нескольких ближайших дней, затем занялся своими судебными обязанностями.
Поскольку на тот день было назначено вынесение приговора по одному важному делу, заседание началось поздно и я смог вернуться в дом на Кенсингтонплейс-роуд только к шести. Меня поселили в большой комнате, расположенной рядом с той, где лежал пострадавший.
В ту ночь график дежурства еще не был установлен, поэтому получилось так, что к началу вечера в доме собралось слишком много народа. Сестра Кеннеди, дежурившая весь день, легла спать, договорившись вернуться на свое место в двенадцать. Доктор Винчестер дождался в комнате начала обеда и вернулся сразу же по его окончании. Во время обеда в комнате были миссис Грант и сержант Доу, который решил закончить детальное изучение всего, что находилось в комнате и рядом с ней. В девять часов мы с мисс Трелони пришли сменить доктора. Чтобы набраться сил к ночному дежурству, она прилегла на несколько часов днем. Мисс Трелони сказала мне, что по крайней мере сегодня ночью будет сидеть и наблюдать за отцом. Я не стал отговаривать ее, понимая, что это решение было твердым. Тут же я для себя решил, что, как и она, всю ночь не сведу глаз с ее отца, конечно, если она не против. Но о своих намерениях я ничего не сказал. В комнату мы вошли очень тихо, на цыпочках, так что доктор, который в ту минуту склонился над кроватью, нас не услышал и даже немного испугался от неожиданности, когда увидел нас перед собой. Я почувствовал, что царившая здесь атмосфера загадочности начала сказываться на его нервах, и он был не единственным в доме, кто попал под это воздействие. Он, как мне показалось, рассердился на самого себя за этот испуг и тут же заговорил быстро, как будто стараясь не дать нам времени осознать его замешательство:
