Томас поднимает на меня глаза – он просит прощения у меня и у моего брата.
– Я склонился над его трепещущим телом. «Прости, прости, – повторял я. – У меня не было выбора. Ты не оставил мне выбора!»
Теперь я едва слышу Томаса, а он все говорит:
– Искорка понимания вспыхнула в глазах вашего брата. А с ней и страдание, нечто большее, чем физическая боль, – предсмертное прозрение. Потом отвращение. Разочарование. «Теперь я знаю почему», – прошептал он. Можно было не спрашивать, я и так понимал, что он говорит о нашем поцелуе. «Нет, то было искренне! – хотел прокричать я. – То было прощание – проститься с тобой иначе я не мог. Искренне, клянусь». Но сказал другое: «Зачем ты поссорился с Республикой? Я тебя сто раз предупреждал. Перейдешь Республике дорогу, и она тебя уничтожит. Я предупреждал! Но ты не хотел слушать!» Но ваш брат покачал головой. Его глаза словно говорили: тебе этого никогда не понять. Из его рта потекла струйка крови, он еще сильнее сжал мое запястье. «Не трогай Джун, – сказал он. – Она ничего не знает». Потом его глаза загорелись огнем страха и ярости. «Не трогай ее! Обещай!» И я заверил его: «Я буду защищать ее. Не знаю как, но буду стараться. Обещаю».
Свет в глазах Метиаса погас, пальцы ослабли. Он смотрел на меня, пока оставались силы, а потом я понял: он умер. «Шевелись. Уноси ноги», – говорил я себе, но оставался над телом Метиаса. В голове не было никаких мыслей. Его неожиданный уход поразил меня. Метиас умер. Метиас никогда не вернется. И виноват в его гибели я. Нет. Да здравствует Республика! Только она имеет значение, говорил я себе, да, да, только она. То самое – что уж там происходило между нами – было не по-настоящему, у нас все равно ничего бы не получилось. Во всяком случае, пока Метиас оставался надо мной капитаном. Пока оставался преступником, работающим против моей страны. Все к лучшему. Да, к лучшему.
Тут я услышал крики солдат. Собрался. Отер глаза. Я должен жить дальше. Я выполнил приказ. Остался верен Республике. Включился некий инстинкт выживания. Все вокруг затуманилось, будто дымка окутала мою жизнь. Хорошо. Мне было необходимо это странное спокойствие, поглотившее все мои мучения. Я аккуратно уложил свое горе в сердце, словно ничего не случилось, и, когда подбежали первые солдаты, вызвал коммандера Джеймсон. Даже не пришлось ничего ей говорить. Мое молчание сказало все. «Сообщите малютке Айпэрис, когда будет время, – сказала она. – Хорошая работа, капитан». Я не ответил.
