За исключением Клариссы, все остальные женщины побаивались Генриетту и вели себя весьма осмотрительно в ее присутствии. Однако мужчины немедленно воодушевлялись ее черными как вороново крыло локонами и миндалевидными сверкающими агатовыми глазами. «Какая жалость, что Гейнсборо[10] умер так рано», — часто размышляла миледи, стоя перед зеркалом. Он упал бы к ее ногам, страстно желая увековечить неповторимые черные кудри. Внизу, в гостиной, висело изображение бабки Джорджа во весь рост, выполненное кистью великого мастера. Сейчас Кларисса тоненьким, как звучание флейты, голоском пересказывала Генриетте пикантную историю из жизни их общей знакомой, некоей леди Л., чей любовник, камергер самого принца, недавно был обнаружен разгневанным мужем в кедровом бельевом шкафу ее спальни. Муж натравил на несчастного молодого человека своих лакеев, приказав им выбросить незадачливого любовника на улицу в одном нижнем белье.
Обе дамы хохотали до слез, долго и звонко, представляя это забавное зрелище. Затем, глядя на Генриетту широко открытыми голубыми глазами, Кларисса осведомилась:
— Душа моя, вы слышали, что мистер Браммель в будущем году собирается стать капитаном собственного полка Его Величества?
— Увы, да, и он будет слишком занят и больше не сможет украшать своим присутствием мои собрания. Наш дорогой arbiter elegantiarum[11]…
— Какая вы умница, дорогая, — вздохнула Кларисса. — А как говорите на латыни! Не знаю, что это означает, однако, я уверена, что-то красивое.
Генриетта зевнула. Кларисса начинала утомлять ее — изучение новых покупок закончилось, уже нечему было больше завидовать, и хозяйка дома потеряла к подруге всякий интерес. Она просто не могла жить, если ей не завидовали. Завидовать же кому-то самой было для нее сущим адом.
Она продолжала позевывать, разглядывая свой будуар блестящими живыми глазами. Ей давно уже наскучили китайские обои с причудливым рисунком, изображающим птиц, деревья и пагоды. Видимо, пришло время поменять их, она затянет стены будуара атласом, на котором будут нарисованы сцены с пастухами и пастушками — чуть приправленные эротикой классические сюжеты. Генриетте нравилось слыть образованной и современной женщиной. Поэтому она не поленилась выучить латынь и французский, а также восхитительно играла на спинете. И обожала вносить в интерьер своего дома весьма дорогостоящие изменения.
Над резной деревянной каминной доской висела картина в итальянской раме, писанная маслом и изображающая обнаженную натуру. Напротив одного из огромных окон, выходящих в безупречно ухоженный парк, в позолоченной клетке сидел попугай-ара с ярким оперением. Птица беспрестанно перепрыгивала с жердочки на жердочку, зловеще крича. Попугай тоже был новым приобретением и сменил Жако, маленькую обезьянку, скончавшуюся от воспаления легких прошедшей, очень холодной весной. Тогда Генриетта с мужем уехала погостить к друзьям, оставив Жако на домоправительницу миссис Клак, которая ненавидела обезьянку за причиняемые ею хлопоты и совсем не заботилась о несчастном животном, погибшем в результате от холода и истощения. Вернувшись домой, Генриетта разъярилась и грозила миссис Клак немедленным увольнением… но вскоре забыла о досадном происшествии. Миссис Клак слишком умело управлялась с домом, кухонным персоналом и остальными слугами, чтобы увольнять ее; кроме того, миледи то витала высоко-высоко в небесах, то стремительно спускалась на землю… одним словом, жила настроениями, вдруг становясь совершенно равнодушной к тому, что еще совсем недавно волновало ее. Она ничем не увлекалась горячо и не привязывалась по-настоящему к чему бы то ни было. Страсть к Джорджу, который привлек ее красотой, богатством и титулом, давно испарилась. Она любила своих детей постольку, поскольку они являли собой ее плоть и кровь, хотя поначалу возненавидела их за то, что они родились не мальчиками. Теперь же дети, миленькие и обаятельные, просто забавляли ее. А подлинной ее страстью в данный момент стал некий молодой джентльмен по имени Энтони Леннокс, родственник леди Каролины Леннокс, матери лидера вигов, мистера Фокса. Энтони исполнилось всего двадцать лет — на четыре года моложе Генриетты, — исключительно хорош собой, немного распутник и подающий надежды политик, как и его выдающийся дядюшка, вообще намного интереснее бедного Джорджа. Энтони тоже отчаянно влюбился в миледи. Поэтому она и поощряла его, не теряя, однако, головы, не уступая окончательно и думая о том, сколько еще времени он сумеет владеть собой. Все это делало жизнь захватывающей.
