Дело в том, что отец Сашкá, старик Птаха Петро Васильевич рыбак «в сезон» и грузчик Карантинной гавани в «не сезон» — категорически запрещал сыну добывать деньги чисткой сапог. Вольный рыбак и независимый грузчик, Петро Васильевич Птаха жестоко презирал сию жалкую профессию панских холуев, пресмыкающихся перед лодырями с Дерибасовской. Сказать по правде, Сашко и сам недолюбливал это занятие подростков, — подозрение в малолетстве было нестерпимо для его шестнадцатилетнего юношеского самолюбия. И он прибегал к щеткам и гуталину только в тех случаях, когда не было уже никакого другого способа раздобыть денег на корм голубям.
Но что могло быть лучшей конспирацией для подпольного связного, чем личина чистильщика сапог?
Молодой пересыпский слесарь с завода Гена Коля Столяров, в группе которого Сашко начал свою деятельность в качестве связного, так и сказал Сашко о Союзе рабочей молодежи, бывшем Молодежном революционном интернационале — «Моревинте»:
— Мы теперь комсомол, то есть Коммунистический союз молодежи — организация юных большевиков. Большевистская партия сейчас в подполье. Значит, в подполье и мы. Каждый из нас должен иметь два лица: легальное и нелегальное. Легально — ты Сашко Птаха, сын рыбака с Ланжерона. Нелегально — ты беспризорный, чистильщик сапог. Ты будешь связным между подпольщиками-большевиками. Это, Сашко, очень почетный пост и очень ответственная работа. Мы можем доверить ее только особо надежным товарищам. Тебе, Сашко, подполье доверяет и надеется, что ты оправдаешь это большевистское доверие. Задания будешь получать только от меня лично, начальник комсомольской группы связи — я.
Что Сашко мог против этого возразить?
Разве мог он сказать о запрете отца и о своем отвращении к унизительной, ребячьей профессии?
Тем более что Коля Столяров прибавил:
— Партийные поручения по подпольной связи выполнял в свое время и Ленин.
С этого и началась деятельность рыбацкого сына Сашка Птахи в большевистском подполье — в роли юного чистильщика сапог.
Сегодня Сашко должен был выйти на Николаевский бульвар и расположиться возле памятника дюку Ришелье, у самой лестницы, спускающейся в порт. Задание Сашку было такое. Он должен сидеть и чистить ботинки каждому, кто поставит ногу на подставку его ящика. Но среди других ногу поставит и человек, который, говоря вообще о чем вздумается, между прочим скажет: «А где сейчас можно выпить хорошего кофе?» Сашко, услышав это, должен на всякий случай произнести контрольный отзыв: «Где уж теперь хороший кофе! Турки теперь кофе пьют!» На это неизвестный должен ответить: «А все-таки? Неужто нигде нельзя кофе напиться?» Тогда Сашко может быть уверен, что это именно тот, кого он поджидает. И должен спокойно сказать: «Зайдите в кафе Фанкони на Екатерининской. Вон, за углом…» На этом функции Сашка-связного будут исчерпаны. Он может идти домой, к своим голубям, с чувством выполненного долга. Может идти и размышлять о том — все ли у вновь прибывшего в Одессу подпольщика и дальше пойдет счастливо? Потому что Сашку было известно, что он — только «вторая линия связи»: кафе Фанкони — это совсем еще не явка, в кафе Фанкони прибывший подпольщик найдет только связного «первой линии связи», который уже и скажет адрес настоящей явки.
