Сашко с налету подхватил свой ящичек со щетками и гуталином, и чаща тамариска при входе в парк поглотила его щуплую фигурку в полосатой тельняшке.
Старый Птаха еще долго стоял на месте, глубоко огорченный, и отчаянно ругался, что вынужден был возвести на себя такой позорный поклеп.
Наконец, и он махнул безнадежно рукой, поднял с земли свой жакет и поплелся к куреню, все еще бормоча проклятия неведомо кому. Но ворчание его постепенно смягчалось и становилось все добродушнее. Среди проклятий прорывались уже и отдельные выражения, свидетельствовавшие о том, что он доволен собственной персоной. Все ж таки здорово подвернулся ему на язык этот ящик духов с французской яхты; он слышал о нем от хлопцев на шаланде: французы расспрашивали о факторе, которому можно было бы спихнуть беспошлинный товар.
Именно в это время на спуске между Отрадой и Ланжероном показалась коренастая фигура грузчика Григория. Впервые грузчик Григорий появлялся днем возле мазанки старого Птахи, но дело было уж очень спешное и слишком важное, чтоб откладывать его на более поздний час.
4
Сашко торопливо шел Александровским парком, улицей Маразли, потом по Канатной — на Николаевский бульвар. Он ничего не видел, не смотрел по сторонам, не взглянул даже на афишные тумбы с такими заманчивыми рекламами новых кинофильмов: «Дама полусвета», «Дневник кокотки», «Женщина, которая изобрела любовь». Не соблазнили его и анонсы варьете с именами Вертинского и Убейко. Чувство обиды угнетало его, гнев жег ему сердце. Его старый отец, потомственный рыбак, на всем берегу уважаемый грузчик с Карантинной гавани, превратился в барахольщика при контрабандистах! Лучше бы уж сам вышел на фелюге в ничьи воды и таскал барахло с румынских и турецких шаланд, ежеминутно рискуя попасть под пулеметную очередь со сторожевого катера или на одну из слепых мин, разбросанных еще «Гебеном» и «Бреслау» в мировую войну[5].
Сашко был обыкновенный — каких в Одессе тысячи — уличный мальчишка. Жизнь его от рождения и до сегодняшнего дня проходила на морском берегу и улицах города. Сколько он себя помнит, родители его жили в нужде и ели раз в день уху из бычков или жареную паламиду — это был обед; а про завтрак и ужин Сашко только слышал, что так бывает у богатых. Денег на свой курень на берегу с трудом собрали родители Сашка только перед самой войной, когда мальчик начал уже бегать в приходскую школу на Куликовом поле. А до тех пор они жили в казенном бараке для сезонных грузчиков — на территории порта. Тогда отец больше работал грузчиком, а рыбачить ходил, когда в гавани не было работы. В войну, когда порт замер, старый Птаха пошел в рыбачью артель, а за крюк брался в «не сезон», когда рыба уходила к румынским и турецким берегам или когда случался в порту транспорт с ростовской или херсонской линии: линия Новороссийск — Одесса почти не действовала из-за мин. Детство Сашка проходило на берегу, у рыбачьей снасти да на артельной фелюге: выбирал невод, смолил днище, наживлял перемет. В город Сашко попадал, когда мать брала его себе в помощь: поднести корзинку с уловом скумбрии или кефали до Привоза или мешочек мелких крабов — их в Одессе употребляют как закуску к пиву — в какую-нибудь кухмистерскую на Ришельевской. Но еще с детства — сколько он себя помнил — Сашко жил не только нежной и азартной страстью к голубям, но и горячими, опьяняющими мечтами.
