Летняя жара тяжело висела над прибрежной равниной, воздух был плотным и влажным.
Прекрасные цветы огненных пальм начали уже вянуть, и дорога была усыпана опавшими лепестками, как малиновым снегом. В фургоне было несколько окон из прочных листов кожи стика, отличного качества, тщательно подогнанных, абсолютно прозрачных, и в удивительно торжественной тишине Валентин смотрел, как исчезает Пидруд. Громадный город с одиннадцатью миллионами жителей, где он жонглировал перед Короналем, пил незнакомое вино, ел пряную пищу и провел фестивальную ночь в объятиях черноволосой Карабеллы.
Сейчас перед ним лежала открытая дорога, и кто знает, что ждет путешественников, какие приключения?
У него не было планов, и он был открыт всем ветрам. Он жаждал снова жонглировать, осваивать новое искусство, перестать считаться учеником и участвовать с Карабеллой и Слитом в самых замысловатых маневрах, может быть, даже работать с самими скандарами. Слит говорил ему, что жонглировать со скандарами может только мастер, потому что их четыре руки дают им неоспоримое преимущество перед человеком. Но Валентин видел, как Слит и Карабелла перебрасывались со скандарами, и когда-нибудь, возможно, то же самое сделает и он. Высокое честолюбие, — подумал он. Чего больше мог он желать, чем быть достойным жонглером.
— Ты вдруг стал выглядеть таким счастливым, Валентин, — сказала Карабелла.
— Я?
— Ты лучишься как солнце. От тебя исходят потоки света.
— Эту иллюзию создают желтые волосы, — сказал он, добродушно.
— Нет. Внезапная улыбка…
Он накрыл ее руку своей.
— Я думал о дороге впереди, о свободной, приятной жизни. Идти по Зимроду, останавливаться для представлений, изучать новые трюки. Я хочу стать самым лучшим жонглером-человеком в Маджипуре.
— У тебя для этого неплохие шансы, — сказал Слит, — огромные природные способности. Тебе нужна только тренировка.
— В этом я рассчитываю на тебя и Карабеллу.
Карабелла тихо сказала:
— А пока ты думал о жонглировании, я думала о тебе.
— И я думал о тебе, — шепнул он, наклонившись, — но стеснялся сказать это громко.
Дорога шла вверх, на большое плато.
Фургон поднимался медленно. Местами повороты были такими резкими, что фургон запросто мог перевернуться, но Залзан Кавол был таким же искусным водителем, как и жонглером, и аккуратно обводил экипаж вокруг каждого угла. Скоро они были на вершине гребня. Пидруд отсюда казался картой себя самого — плоский, укороченный, зажатый побережьем. Воздух был суше, но не холоднее, а предзакатное солнце испускало иссушающие лучи.
