— Я знаю. Но что означает этот сон, Карабелла? Дуэль с братом, почти убит им, и вдруг сам убил…
— Ты хочешь, чтобы я истолковала твой сон? — удивленно спросила она.
— Да. Он для меня ничего не несет, кроме страха и тайны.
— Да, ты был очень напуган. Ты обливался потом и кричал. Но мучительные сны в своем большинстве что-то открывают. Растолкуй его сам.
— У меня нет брата…
— Я же сказала тебе, что это неважно.
— Что ж, я воюю против самого себя? Не понимаю. Врагов у меня нет.
— Может быть, твой отец? — намекнула она.
Он задумался. Отец? Он старался представить себе лицо, которое можно было бы дать человеку с саблей, но не смог.
— Я не помню его.
— Он умер, когда ты был маленьким?
— Наверное.
Валентин покачал головой, в которой началась странная пульсация.
— Я не помню. Я вижу высокого человека с темной бородой, темноглазого…
— Как его зовут? Когда он умер?
Валентин вновь покачал головой. Карабелла наклонилась, взяла его за руку и тихо спросила:
— Где ты родился?
— На востоке.
— Да, ты говорил. Но где, в каком городе, в какой провинции?
— В Ни-Мойе? — вопросительно произнес Валентин.
— Ты спрашиваешь или отвечаешь?
— В Ни-Мойе, — повторил он. — Большой дом, сад, неподалеку река. Да, я вижу себя там, купаюсь в реке, охочусь в герцогском лесу. Может, я видел это во сне? Или читал что-то, или мне об этом рассказывали?
— Как зовут твою мать?
Он открыл рот, но ничего не сказал.
— Она тоже умерла молодой?
— Гальяра, — неуверенно сказал он. — Да, Гальяра.
— Приятное имя. Расскажи, какая она.
— Она…
Он запнулся.
— Золотые волосы, как у меня, гладкая кожа, глаза… это так трудно, Карабелла…
— Ты дрожишь.
— Да.
— Иди сюда.
Она притянула его к себе. Она была намного меньше его, но казалась гораздо сильнее сейчас, и ему было так уютно от ее близости.
— Ты ничего не помнишь, Валентин?
— Ничего.
— Ты не помнишь, где родился, откуда пришел, как выглядели твои родители, не помнишь даже, где ты был в прошлый Звездный День? Твои сны не могут руководить тобой, потому что ты ничего не можешь объяснить.
Ее пальцы осторожно, но твердо начали ощупывать его череп.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Смотрю, не было ли повреждений на твоей голове. Удар по голове может отбить память.
— Есть что-нибудь?
— Ни рубца, ни шишки. Ничего. Но это еще ничего не значит. Это могло случиться давно. Когда взойдет солнце, посмотрим еще раз.
— Мне нравится, когда твои руки касаются меня.
— А мне нравится касаться тебя.
Он спокойно лежал рядом с ней. Слова, сказанные ими, теперь сильно тревожили его. Другие люди, думал он, помнят свое детство и юность, знают имена родителей и место рождения, а у меня нет ничего, кроме неопределенных набросков, тонких, ненадежных воспоминаний, покрывающих колодец пустоты. Он знал, что там пустота, и не захотел заглядывать в нее. Но Карабелла заставила его это сделать. Он думал, почему он не похож на других, почему его воспоминания не имеют субстанции? Может, он действительно получил удар по голове, или просто у него такой тупой мозг, что не может даже удержать отпечатков опыта, и он, годами бродил по Маджипуру, и при каждом новом наступлении дня вчерашний стирался?
