— То есть вы считаете, что нашему командованию и вам, как человеку, возглавившему убийственную атаку, есть чем гордиться?
— Что вы себе позволяете? — Полковник налился кровью.
— Я ничего себе не позволял, помалкивая в сторонке. Это вам стало интересно мое мнение, которое я, смею заметить, держал при себе. Вы хотели меня слышать, так слушайте или позвольте откланяться.
— Х-хорошо, говорите, — выдавил из себя полковник.
— Вы гордитесь тем, что положили в сырую землю шесть с половиной тысяч верных и храбрых сынов России. Лучшие и достойнейшие служат в гвардии, коих упокоили четыре сотни всего лишь в одной атаке. Такова природа человеческая, лучшие всегда первыми поднимаются в атаку и первыми же ловят грудью свинец. Согласно нашим газетам, сотни заслуженных гвардейских унтеров из запаса отправились на фронт добровольцами и, поскольку унтерских должностей недоставало, записывались рядовыми, лишь бы быть в строю, рядом со своими товарищами. Это элита. Подготовленные младшие командиры. Те, кто должен делиться своим опытом и учить молодежь. И их бездумно — под пулеметы. Подумайте на досуге, господин полковник, с кем вы останетесь, когда положите в землю лучших сынов отечества. А что до офицеров… Насколько мне известно, соотношение офицеров и нижних чинов приходится в среднем где-то один к сорока. При таком соотношении, следуя обычной логике, в бою при Краупишкене должно было погибнуть от шести до десяти офицеров, на деле же в шесть или в десять раз больше. И гордиться тут нечем, потому что господа офицеры, позабыв о подчиненных, за которых несут ответственность как по закону, так и перед Господом, увлеклись личной лихостью и бравадой.
— То есть вы предлагаете быстренько замириться с немцами? Я правильно вас понимаю? — вздернул бровь полковник.
— Неправильно. Идти на мир с германцами нельзя. В этом случае Франция не продержится долго, а там и вся Европа окажется под пятой Германии, после чего кайзер повернет армию против нас. В этом у меня нет сомнений. Но и так, как воюет сейчас наша армия, воевать нельзя. Один мой знакомый, может быть, и не такой храбрый, как вы, господин полковник, сказал очень умные слова — офицер должен думать, а не шашкой махать.
— Господа, да это германский провокатор, — вдруг раздался чей-то визгливый голос.
Нда. И что дальше? Зато высказался от души. Лучше бы молча расплатился и ушел. А деньги ведь сэкономил. Никто и не подумал брать плату за ужин с продажной твари. Зато били его все вместе. И вдумчиво били. Правда, Врангель, а этот полковник был именно им, из газет Шейранов прекрасно знал, кто так отличился в деле при Краупишкене, пытался урезонить толпу. Да куда там. Кормить вшей в окопах — это мимо господ, присутствовавших в зале. А вот в патриотическом порыве приложиться от души к заклейменному провокатором, это всегда пожалуйста. Тем более когда этот бедолага и не поймет, кто именно его дубасил.
