– Кто там?
– Борис, откройся.
Это Люба.
– Ну, что тебе?
– Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, тебя ожидает шеф.
– Ему-то что?
– Ты совсем уже, что ли? Сегодня защита.
«Как я забыл?» – думает Мокашов, поднимаясь на кафедру. Но на кафедре никого нет. Видимо, шеф у них наверху – на голубятне.
2
Мокашов не любил шефа. Причём неосознанно, инстинктивно. Чувствовал в нём подвох, не верил и не доверял ему. Беспочвенно, без оснований.
– Как дела, Борис Николаевич? – появлялся шеф в их «высотной» комнатёнке.
– Как в Польше, – автоматически отвечал Мокашов. Он знал анекдоты шефа и был начеку.
– Как супруга? – галантно осведомлялся тот, заглядывая в глаза.
У него странный завораживающий взгляд. От него трудно оторваться. От него цепенеешь, не понимая ничего. От него устаешь и всё-таки не можешь оторваться. Может, он гипнотизёр? Когда он обволакивает тебя фразами, то кажется, повисаешь над землёй. Поднимаешься и висишь в воздухе, а под тобой – пустота.
Говорит он обычно вкрадчиво, употребляя забытые обороты и старинные слова. А может и закапризничать, говорить о себе в третьем лице:
– Поясните. Мы ничего не понимаем… Не помним мы. Плохая память у нас.
Или может сказать умоляющим голосом:
– Умоляю вас, не решайте методом Лагранжа.
Что он имел в виду? Попробуй догадаться. Изменить метод или не решать совсем? Давным давно у Мокашова болела нога. Было лето, он ходил в босоножках и поражался обилию угрожающих ног. В трамвае, метро, на улице, в коридорах он берёг забинтованные пальцы, боялся, что могут наступить. «Не люди, а осьминоги какие-то». И шеф, наступавший на него, был для него в переносном смысле осьминогом. Пугающий многоног.
Когда он в кресле: утопающее в раковине тщедушное тельце и массивная голова. Головоногий моллюск, многоног, октопус. А у октопусов, оказывается, три сердца и голубая кровь. Голубая в палитре противоположна красной. Она у самых мерзких тварей: пауков, скорпионов, осьминогов, раков. А ещё у осьминогов – нервы толстые, как верёвки, и пищевод проходит через мозг.
Как-то вечером, после скандального исчезновения завлаба, они задержались на кафедре обсудить, «что следует из…» Кондуит Дарьи Семеновны, казавшейся до этого отзывчивой старушкой, и внезапные перемены наводили на размышления.
Преподаватели ушли, остались обычные: Мокашов, Кирилл, Севка-аспирант. Они засиживались вечерами в подвале над экспериментами, затем до одури накуривались наверху.
– Ха-ха-ха, – смеялся Кирилл. – Завлаб наш бесценный даже замочки увёл.
