Мы тогда были бедны и счастливы. «Хорошо жить плохо, – заметил как-то Кирилл, – цель пропадает». Стыдно желание похвастаться, а теперь, когда жизнь заканчивается, зачем завихрения в конце? Возможно, мой жизненный путь оказался длиннее стандартного и можно даже позволить себе лишнее.
С постели я тотчас ныряю к компьютеру. Интернет создаёт мне иллюзию команды. Работа в команде придаёт уверенности, а уверенность в жизни так нужна, и мне не хватает общения. Хотя рядом, за рекой, Кеннеди-центр – свой особый мир, со своими выставками и концертами. Здесь неплохое телевидение и острая пресса, но язык для меня барьер, и я живу как бы этажом ниже этого мира, не поднимая головы над его поверхностью. Я понимаю, что это неправильно, и это часто проявляется неосознанно.
Язык нами окончательно заброшен. Мы в латентном состоянии. Общаемся только на русском, смотрим русское телевидение, а в социальных службах идут нам навстречу, заказывая для разговора переводчика по телефону и этим как бы нас оправдывая. Нам это наруку. Мы этому мысленно аплодируем, но это пиррова победа. Да и не только с языком. В каждом монастыре свои порядки, и невозможно соваться в новую жизнь с былыми представлениями.
Мне часто снится странный и беспорядочный сон, в котором я кого-то ищу и путаюсь в поисках. Я открываю разные двери, поднимаюсь по лестницам, в ворота стучу, но каждый раз это не то, и там меня не ждут. В конце концов, я всё-таки попадаю на фирму, и это та самая сверхсекретная фирма, в которой я служил в молодости. И вся моя задача теперь – выйти из неё без пропуска. В попытках я просыпаюсь, без уверенности, что мне это удалось.
Как-то в памяти всплыл забытый эпизод. Мы ехали в Ригу, и скорый поезд плавно скользил по лесистой восточной Латвии. Был вечер, пассажиры купейного вагона высыпали в коридор и стояли у открытых окон, хотя за окнами было темно, и по сторонам проносились чёрные шеренги елей. Рядом кто-то курил, выпуская в окошко тянущийся дым. Появился дорожный контроль и с курильщика потребовали штраф за курение в неположенном месте. Он с улыбкой щелчком отправил сигарету в окно. Тогда контроль потребовал особенный штраф за создание пожарной опасности в лесах. Всё это казалось непривычным после нашей российской вседозволенности.
Ещё мне снится наваждение. Кто-то меня преследует. Остатки этого странного сна сохраняются и наяву. Я жду какого-то подвоха, преследования. Этот могучий кто-то, для меня как бы «мокеле-мбембе» – «слон-жираф» – непреодолимый, следы которого видели в Конго, но увидеть самого и заснять кому-либо из цивилизованных европейцев так и не удалось. Он существует для меня, как наваждение, встречи с которым я жду. И снова появилась тонкая эманация присутствия, как язва, как постоянный мотив, сопутствующий выбранному персонажу, как пресловутый двадцать пятый кадр, невидимый и присутствующий.
