Прежде чем он увидел паром, тот выключил свои двигатели. Затем, окутанный брызгами, которые ветер швырял в сторону Бруклина, подошел к дощатым стенам и сваям, носом вперед, постепенно выравнивая корму. Для повышения производительности паромы подходили слишком быстро, из-за чего всегда страдали деревянные стены, направлявшие их к причалам. Потому что в большинстве случаев, несмотря на истерический реверс винтов, паромы приближались слишком неудержимо, чтобы можно было не удариться о дерево. Раз за разом они имитировали пьяного, пытающегося поставить большой автомобиль в маленький гараж. Половина людей на баке стояла там не потому, что спешила высадиться, а потому, что хотела оказаться на месте, если паром, как вроде бы обещало каждое причаливание, со всем своим великолепным тоннажем проломит наконец дерево и ворвется на страницы «Дейли ньюс».
Пока прибывшие пассажиры гуськом шагали мимо, он закрыл глаза и снова увидел брызги, поднявшиеся от воды в тот миг, когда корма грациозно подплыла к причалу правым бортом. Если бы существовал выбор – между стальными сходнями, опускающимися с оглушительным грохотом, и водяной пылью, взметающейся в воздухе, между тихим, изящным подходом кормы к причалу и сокрушительным ударом парома о деревянные частоколы; выбор между огромной тяжестью города, маячившей за спиной, и невесомостью воздуха над водой, – он бы хотел его сделать. И если бы имелся способ перейти из тьмы в свет и оставаться там до тех пор, пока позволит жизнь, он хотел бы его знать. Ему было тридцать два года, война закончилась, и он хотел избавиться даже от тех теней, которые создал сам и чьим пожизненным учеником боялся стать. Но никак не мог представить себе, как этого добиться.
Ворота откатились, и он с большой группой пассажиров двинулся вниз по пандусу. Он выбрал левый борт и собирался направиться на бак. Выйдя на солнечный свет между терминалом и палубой, сразу за пандусом, на правом борту он увидел женщину. Хотя расстояние скрадывало многие подробности, кое-какие он разглядел.
Она шла с такой прямой спиной и так высоко поднятой головой, словно много лет обучалась на танцовщицу. Но, пускай бы и так, легкость, с которой она держалась, наверняка родилась вместе с ней. В ней присутствовало изобилие красок. Ее волосы улавливали солнце и, казалось, сами излучали свет. На затылке, откуда они свободно падали, их шевелил ветерок, но в остальном они, великолепно уложенные, намекали на самообладание и строгость, при этом все же совершенно нестрого выставляя напоказ красоту ее плеч. На ней была блузка с низким воротом, расшитым, как он видел даже на расстоянии, жемчугом по белому фону, и свечение блузки исходило не только от почти прозрачной ткани, но и от самой женщины. Сужение к талии, долго шедшее от самых плеч, было совершенным и изысканным.
