— Мама теперь не выезжает, но Эмми, наверно, будет в восторге.
— А я готовлю вам сюрприз. Блестящая идея — я уже несколько месяцев с ней ношусь, — только вы должны сказать откровенно, как вы ее находите.
Появление миссис Олдрив и Эмми положило конец беседе с глазу на глаз и, так как мать Зоры предпочитала разговоры самые простые и стереотипные, остальная часть первого визита Сайфера не представляла никакого интереса.
— Я так рада, что он произвел на маму хорошее впечатление! — говорила потом Зора.
— Почему рада? — удивилась Эмми.
— Это так естественно.
— Ого!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, милая.
— Послушай, Эмми, — сказала Зора, полушутя-полусердито: — Мы с мистером Сайфером друзья, ни о чем другом он и не помышляет. Если бы это было иначе, я за всю жизнь слова бы ему не сказала.
Эмми барабанила пальцами по стеклу.
— Он замечательный человек, — продолжала Зора, — и, по-моему, с нашей стороны даже нехорошо так о нем говорить.
— Но, милая, ведь это ты говоришь о нем, а не я.
— Я иду наверх, переодеться к обеду, — объявила Зора.
Она все еще негодовала. Только в глупенькую головку Эмми могла взбрести такая дикая мысль: Клем Сайфер влюблен в нее! Почему же не Септимус Дикс? Последнее предположение показалось ей настолько нелепым, что она рассмеялась, немного устыдившись того, что могла хоть на минуту принять всерьез пустую болтовню сестры, и, дабы показать ей, как мало значения придает ее словам, спустилась к обеду преисполненная снисходительной безмятежности.
— Вы как — сначала примете ванну или будете завтракать? — спросил Вигглсвик, показываясь в дверях гостиной.
Септимус нервно провел по волосам линейкой из слоновой кости.
— Не знаю. Как вы советуете?
— Что? — гаркнул Вигглсвик.
Септимус повторил погромче.
— Если бы мне предстояло мыться в холодной воде, — презрительно фыркнул Вигглсвик, — я бы предпочел делать это на голодный желудок.
— Ну а если бы вода была теплой?
— Так как она не теплая, не стоит и раздумывать над этим.
— Боже мой! А я как раз такую люблю.
— Тогда я открою кран и уйду, — буркнул Вигглсвик.
Когда дверь за его камердинером закрылась, Септимус приложил линейку к той части сложной диаграммы, которую тщательно замеривал, и скоро так углубился в свое занятие, что забыл обо всем остальном. Было четыре часа пополудни. Незадолго до того он встал с постели и теперь сидел в пиджаке и халате у чертежного стола. Почти весь стол был занят огромным листом плотной бумаги; на свободном месте слева лежала стопка корректур и в баночке из-под варенья стояла вянущая роза; перед Септимусом лежала рукопись, содержащая множество таблиц и расчетов, в которую он время от времени заглядывал или вписывал новые цифры. В окно проникал пасмурный свет догорающего ноябрьского дня. Стул Септимуса стоял справа от окна: он всегда садился таким образом, что заслонял себе свет.
