Вошел дворецкий, неся кучку всякой мелочи, которую он положил на стол в библиотеке: золотые часы с цепочкой и агатовым сердечком, портсигар с инициалами «Р. S.», несколько ключей, грязный носовой платок, соверен, шиллинг и пенс. Эти вещи прислал доктор Фуллер с указанием, что они составляли все содержимое карманов молодого человека.
— Никакой карточки, ни бумажки с именем и адресом? — воскликнула мисс Уинвуд.
— Ни обрывочка, мисс. Мы с доктором искали очень тщательно.
— Быть может, котомка скажет нам больше, — произнес архиепископ.
Но в котомке оказались только туалетные принадлежности, кусок затвердевшего хлеба и огрызок сыра, пара чулок и насквозь промокшая, по свидетельству дворецкого, рубашка. На книге Беранже, как и на книжке Томаса Броуна, была надпись «Поль Савелли», соответствовавшая инициалам на портсигаре. И больше ничего, что могло свидетельствовать о личности юноши.
— Придется подождать, пока он сам сумеет сказать нам, — сказала мисс Уинвуд доктору.
— Нам придется долго ждать, — ответил тот.
Лондонский врач прибыл, просидел с Полем большую часть ночи и наутро уехал, заявив, что он — мертвец. Доктор Фуллер все же придерживался неопровержимого мнения, что человек не мертвец, пока он не умер, а Поль еще не умер. И в самом деле, Поль остался жив. Если бы он умер, то эта повесть не была бы написана.
Много дней лежал он у врат смерти, и мисс Уинвуд, страшно боявшаяся, как бы эти врата не разверзлись и не поглотили этого лежавшего без сознания таинственного красавца, получила полностью все хлопоты, обещанные ей доктором. Но врата оставались закрытыми. Когда Поль стал поправляться, лондонский врач приехал еще раз, объявил, что он жив вопреки всем законам патологии, и с милостивым комплиментом поручил дальнейшее лечение доктору Фуллеру. Когда жизнь Поля была уже вне опасности, доктор Фуллер приписывал это чудо сестрам милосердия, Урсула Уинвуд приписывала его доктору Фуллеру, лондонский врач — великолепному организму Поля, а сам Поль, быть может, правильнее всего — доброй величественной леди, которая боролась с его болезнью со всей силой женской нежности.
Но прошло много времени, прежде чем Поль оказался способным сформулировать такое мнение. Прошло много времени, пока он смог вообще высказать какое-нибудь мнение. Когда он не был в бреду или обмороке, дьявол пневмонии, как дикая кошка, скреб стенки его легких. Лишь постепенно стал он наблюдать и задавать вопросы. Бесшумная женщина в синем и белом — сестра милосердия, он знал это. Значит, он, должно быть, в больнице. Но комната была значительно меньше больничной палаты. И где же другие больные? Этот вопрос занимал его целое утро. Потом появлялся краснолицый господин в золотых очках. Это, очевидно, врач. Потом приходила еще сестра милосердия, которая очень полюбилась ему, но она была не в форменной одежде. Кто бы она могла быть?
