Сугубо штатский человек, он с особым рвением выполнял военный устав. Часто, сдвинув большие роговые очки на кончик длинного носа и подняв кверху указательный палец, он поучал нас:
— Уважайте военный устав, товарищи офицеры. Он приучает нас к порядку. Без порядка не может быть дисциплины, а без дисциплины — нет армии!
Мы уважали и устав, и своего секретаря, хотя слегка подтрунивали над его наивной манерой внедрять порядок и дисциплину.
Сейчас самый придирчивый старшина был бы умилен порядком, в каком находились и постель, и обмундирование, сложенное аккуратной стопкой на табурете перед топчанчиком нашего секретаря.
Иначе выглядели кровати молодых газетчиков.
Я не успел еще выйти из комнаты в смежную с ней типографию как услышал громкий окрик часового.
Через минуту ординарец передавал мне приказание немедленно явиться к начальнику политуправления.
Политуправление помещалось на противоположном берегу озера. Я хотел было спросить дежурного офицера о причине вызова, как тот, сделав жест в сторону кабинета начальника, сказал:
— Прошу!
Я подумал: «Наверно, насчет отпуска… Ох, не время!!!»
Месяца три тому назад я подал рапорт об отпуске для поездки на родину, в Узбекистан.
…Стояла слякотная зима Прибалтики. Мы забыли как светит солнце, с тоской вспоминалась далекая солнечная родина, ее сады и виноградники… а тут — сообщение о болезни матери.
Я и сейчас отчетливо помню мое тогдашнее состояние. На глянцевитой бумаге, взятой из трофейных папок немецкого штаба, я написал свой рапорт.
…Минутная слабость! Сейчас все это далеко позади. Да и мать — многие годы ей жизни, — лучше себя чувствует.
А краснеть все-таки придется!
Доложив о своем приходе, я вытянулся в струнку, ожидая дальнейших приказаний.
— Садитесь, — сказал начальник политуправления генерал Востриков, указывая на табурет, стоявший слева от него. Справа сидел мой редактор и, как мне показалось, загадочно улыбался. Минуту длилось молчание. Генерал ерошил седой ежик и делал какие-то пометки на бумагах. Потом он поднял голову, и я увидел большие серые глаза, окруженные синевой усталости.
— Ну как, лейтенант, в отпуск собираемся?
Это было сказано строго, но в глазах генерала мне также почудилась улыбка.
— Никак нет, товарищ генерал! — Очевидно, эти слова я произнес с такой непосредственностью и искренностью, что мои начальники переглянулись, улыбаясь уже совсем открыто.
— Ну, а с этой бумажицей что делать?
В его руках я увидел глянцевитую бумагу моего рапорта.
