Был ли Пушкин Дон Жуаном? | страница 70



* * *

Умолкну скоро я!.. Но если в день печали
Задумчивой игрой мне струны отвечали;
Но если юноши, внимая молча мне, —
Дивились долгому любви моей мученью;
Но если ты сама, предавшись умиленью,
Печальные стихи твердила в тишине
И сердца моего язык любила страстный…
Но если я любим… позволь, о милый друг,
Позволь одушевить прощальный лиры звук
Заветным именем любовницы прекрасной!..
Когда меня навек обымет смертный сон,
Над урною моей промолви с умиленьем:
Он мною был любим, он мне был одолжен
И песен и любви последним вдохновеньем.

На следующий день поэт пишет вторую элегию:

* * *

Мой друг, забыты мной следы минувших лет
И младости моей мятежное теченье.
Не спрашивай меня о том, чего уж нет,
Что было мне дано в печаль и в наслажденье,
Что я любил, что изменило мне.
Пускай я радости вкушаю не вполне;
Но ты, невинная! ты рождена для счастья.
Беспечно верь ему, летучий миг лови:
Душа твоя жива для дружбы, для любви,
Для поцелуев сладострастья;
Душа твоя чиста; унынье чуждо ей;
Светла, как ясный день, младенческая совесть.
К чему тебе внимать безумства и страстей
Незанимательную повесть?
Она твой тихий ум невольно возмутит;
Ты слезы будешь лить, ты сердцем содрогнешься;
Доверчивой души беспечность улетит,
И ты моей любви… быть может, ужаснешься,
Быть может, навсегда… Нет, милая моя,
Лишиться я боюсь последних наслаждений,
Не требуй от меня опасных откровений:
Сегодня я люблю, сегодня счастлив я…

В этих стихах выражены с необыкновенной силой «инцестуальные» сомнения поэта. Он восхищен «чистой душой» и невинностью девушки, считает, что она «рождена для счастья» и поэтому против, чтобы ее светлая «младенческая совесть» внимала обуревающим его душу «безумствам и страстям». Поэта обуревают сильные сексуальные желания, которые возникают подсознательно, и в то же время он не может направить их на объект своего «платонического» чувства. Он боится, что его грубая чувственность возмутит ее «тихий ум». И эта чувственность смолкает, прячется в глубины «либидо», чтобы потом вырваться на свободу и проявляться постоянно в виде бесконечных любовных историй с молдавскими женами.

На следующий день после написания элегий, поэт начал сочинять «Бахчисарайский фонтан». «Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины», – признавался поэт год спустя в другом письме к А. Бестужеву. Не Елену ли Раевскую имел ввиду Пушкин? Воспоминания о сильной романтической нахлынули бурным потоком. Чувства руководили его пером. Елена Раевская заняла свое место в сердце поэта; может быть надолго, но не навсегда. Вряд ли она является его «утаенной любовью». «Утаенная любовь» Пушкина – это женщина, скрытая под инициалами NN, предмет его северной, петербургской любви – прекрасная незнакомка, имя которой поэт не решился открыть даже через 10 лет.