Да Силва поморщился:
— Извини. Немного отвлекся.
— Он был одним из первых двухсот тысяч, — напомнила Клаузен. — Членом эксклюзивного клуба. Как вы себя называли, Гонт?
— Избранные. Совершенно точное описание. А как еще нам было себя называть?
— Везучие сукины дети, — подсказала Клаузен.
— Помнишь, в каком году тебя усыпили? — спросил Да Силва. — Ты был одним из первых, значит, это случилось примерно в середине века.
— В 2058-м. Если надо, могу назвать месяц и число. Насчет времени суток не уверен.
— И ты помнишь, разумеется, почему на такое решился, — заметил Да Силва.
— Потому что мог. Потому что любой в моей ситуации поступил бы так же. Мир становился все хуже, катился под откос. Но еще не рухнул окончательно. А врачи год за годом продолжали твердить, что прорыв к бессмертию совсем рядом. Еще чуть-чуть, и готово. Мол, вы уж продержитесь еще немного. Но мы все старели. А потом врачи заявили: сейчас мы еще не способны подарить вам вечную жизнь, зато можем предоставить средство проскочить через годы ожидания, пока это не произойдет. — Гонт заставил себя сесть на кровати, силы постепенно возвращались в конечности, особенно из-за нарастающей злости. Почему к нему не проявляют должного почтения? И почему, что еще хуже, его тут осуждают и оценивают? — В нашем поступке не было ничего плохого. Мы никому не причинили вреда, ни у кого ничего не отняли. Мы лишь воспользовались имеющимися у нас средствами, чтобы достичь того, что и так к нам приближалось.
— Кто сообщит ему новости? — спросила Клаузен, глядя на Да Силву.
— Ты проспал почти 160 лет, — сказал мужчина. — Сейчас апрель 2217 года. На дворе двадцать третий век.
Гонт снова обвел взглядом обшарпанное помещение. У него имелись некие туманные представления о том, каким станет пробуждение, но реальность совершенно в них не вписывалась.
— Вы мне лжете? — спросил он.
— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответила Клаузен.
Гонт поднес к лицу руку. Она выглядела, насколько он мог вспомнить, точно такой же, как и прежде. Те же старческие веснушки, те же набухшие под кожей вены, те же волосатые костяшки пальцев, те же шрамы и дряблая, как у ящерицы, кожа.
— Принесите зеркало, — попросил он, охваченный дурным предчувствием.
— Избавлю тебя от хлопот, — сказала Клаузен. — Ты увидишь примерно такое же лицо, с каким заснул. Мы ничего с тобой не делали, только вылечили подкожные повреждения, вызванные несовершенством ранних методов замораживания. Физиологически ты все еще мужчина шестидесяти трех лет и проживешь еще лет двадцать или тридцать.
