Вскоре после этого разговора пришел к нам дядя Миша Костоусов. Матери он брат. Работает забойщиком в разрезе. Принес гостинцы: пряники с красными полосками, сухие-пресухие. Всем дал по одному прянику, а мне два.
— Это, — говорит, — работнику.
Потом чай пили. Даже сахар появился на столе. Нас, ребят, к столу, понятно, не допустили: только подпусти, так сразу сахарница опустеет.
Когда дядя напился, вылез из-за стола и ушел к порогу, чтобы покурить, настал наш черед садиться за стол. Сахар мать тут же спрятала, а нам дала по маленькому огрызку.
А дядя явился неспроста. Сел он рядом со мной и говорит:
— Ну, чем занимаешься, Иван?
— Ничем, — отвечаю.
— Пойдешь ко мне в гонщики?
— На лошади гонять? На таратайке кататься? Пойду!
Глаза у меня разгорелись. Завидовал я мальчишкам-гонщикам. Частенько, бывало, сижу на краю разреза и наблюдаю за их работой. На двухколесной таратайке с верхом наложен песок, глина. Мальчишки стоят на возу, крутят концом вожжей и покрикивают на коней. А то едут и поют вовсю. Подымутся из разреза в гору, потом въезжают на эстакаду. Это вроде моста, а в нем — дыра. Подвернут таратайку к люку и опрокидывают. А под люком стоит бутара: огромная деревянная труба, внутри нее винт, как штопор. Труба эта поставлена в наклон и вертится. В нее льется вода. Вода в деревянном барабане перемывает золотоносную породу. Потом все это вливается на вашгерд, на железную решетку. Крупный камень с решетки тут же откидывается, а песок проваливается на шлюз, на проволочные сетки, и смывается водой. Золото застревает в сетках. Обратно ребята гонят с помоста с гиком, криком, вперегонки. Ой, и весело у них!
На другой день отец разбудил меня в пять часов. Спал я на сарае, под ремками, под пальтушками. Ох, как не хотелось вставать! Место теплое, нагретое. Глаза никак не открываются, так бы и поспал еще. Но отец у меня строгий. Как топнет ногой да как крикнет:
— Ну, вставай! Кому говорю? На работу надо!
Тут я сразу вскочил.
Мать уже сварила на завтрак похлебку, приготовила мне на обед краюху хлеба, вареных картошек, положила в бумажку соль. И все это завернула в чистую тряпицу.
Дядя жил в казарме. Вошел я в нее и будто ослеп. На улице солнце, свежо, прохладно, а в казарме темно, душно. Пахнет прелыми портянками и еще какими-то бьющими в нос запахами. Отыскал я дядю Мишу на нижних нарах, за пологом. Тут у него квартира: жена, ребятишки, зыбка. Зимой дядя живет в деревне, там дом, хозяйство. А летом приезжает на прииск на заработки. Отец мой уехал из деревни на старательские работы давно. Сначала жил на прииске один, а одиночек звали тогда зимогорами. Потом поступил на драгу кочегаром, перевез сюда семью, срубил собственную избу.
