— Да, мой милый, знаю и поэтому командирую вас в Париж.
— Будет сделано! — Ефрейтор довольно потер руки. — Вот это мне по душе. Уж там-то я развернусь вовсю. И заявляю при свидетелях, будь они чьими угодно братьями, больше впросак я не попаду.
— Я прибыл с Восточного фронта, — доложил обер-лейтенант. — Генерал фон Тресков поручил мне сделать доклад генерал-полковнику Беку, а тот направил к вам.
Обер-лейтенанту на вид не было еще и двадцати пяти, но глубокие морщины пролегли от его щек к углам рта. Правда, лоб оставался гладким, но взгляд его был тусклым, как у старика.
— Я видел все собственными глазами, — сказал обер-лейтенант и прикурил предложенную сигарету. Руки его дрожали, и, чтобы унять дрожь, он сжал их. Но голос звучал уверенно, словно то, что он говорил сейчас, ему приходилось повторять уже много раз.
— А почему генерал-полковник Бек направил вас сюда?
— Чтобы я рассказал вам то, что видел.
Фамилия офицера была Бар. Он сидел в конторе барака, где Лебер торговал углем, а вокруг него на ящиках, мешках и простых табуретках расположилось с десяток людей — друзья Лебера: бывшие профсоюзные лидеры, бывшие депутаты рейхстага от социал-демократической партии, два священника — все участники заговора. Среди них — почтенный Вильгельм Лёйшнер, в прошлом министр внутренних дел земли Гессен, а сейчас владелец фабрички по производству кранов для пивных бочек. Аннелоре, супруга Лебера, ухаживала за гостями.
— Их убивают в газовых камерах, — рассказывал офицер, — а трупы сжигают в печах. Все налажено как на конвейере, по-фабричному. Число жертв на сегодняшний день достигло примерно четырех миллионов.
Черные, как ночной мрак, стены деревянного барака окружали присутствующих. Слабый свет затемненной лампы с трудом добирался до бледных лиц. Люди тяжело дышали, словно были придавлены непосильной ношей, а офицер продолжал:
— Лишь в одном из лагерей, под названием Аушвиц, ежедневно умирает несколько тысяч человек. Что касается положения на фронте, то там потери все увеличиваются. Генерал фон Тресков считает, что русские через несколько недель выйдут к границам рейха, а спустя пару месяцев будут стоять у ворот Берлина. Вот что я должен был вам доложить.
Обер-лейтенант Бар сел: больше ему нечего было добавить. Он попытался рассказать о неслыханных злодеяниях нацистов самыми простыми и понятными словами. В бараке повисло тяжкое молчание. Люди сидели не шевелясь, и никто не отважился прокомментировать доклад обер-лейтенанта.
