голодно и жаждет крови, а кровь — это жизнь.
Роджерс прислонился к стене и, опутанный веревками, стал раскачиваться из стороны в сторону:
— Послушай, Джонс, если я отпущу тебя, согласишься ты сделать то же самое — отпустить меня? О Нем должен заботиться верховный жрец. Чтобы сохранить Его жизнь, хватит и одного Орабоны, а когда с ним будет покончено, я выставлю его восковые останки на обозрение всему свету. На его месте мог бы оказаться ты, но тебе было угодно отвергнуть эту честь. Больше я не стану тебя беспокоить. Отпусти меня — и я соглашусь разделить с тобой власть, которой Оно наделит меня. Йа-йа! Великий Ран-Тегот! Отпусти меня! Отпусти меня! Оно голодает там, за дверью, и если, умрет, Старики никогда не смогут вернуться. Хей-хей! Отпусти меня!
Взгляд хозяина музея уперся в запертую дверь, и он, неотрывно глядя на нее, стал биться головой о кирпичную стену, колотить в нее связанными ногами. Джонс побоялся, что он может серьезно пораниться, и приблизился, чтобы привязать Роджерса к какому-нибудь неподвижному предмету. Но пленник, извиваясь, отполз подальше и издал серию неистовых завываний, ужасный тембр которых не имел ничего общего с человеческими звуками, а громкость была почти невыносима. Казалось невероятным, чтобы человеческое горло было способно породить звуки подобной силы и пронзительности, и Джонс подумал, что если подобное продлится еще некоторое время, то отпадет необходимость специально звать кого-то на подмогу. Вскоре сюда обязательно заявится констебль, благо в этом застроенном складами пустынном районе люди практически не жили.
Между тем из глотки безумца продолжали вылетать бессмысленные для Джонса, неведомые ему звуки и слова, среди которых можно было разобрать лишь упоминавшиеся ранее вроде «Цтулху» и «Ран-Тегот».
Туго спеленатое безумное создание начало извиваться по грязному полу, медленно подползая к запертой двери, а достигнув ее, стало, с силой биться о нее головой. Джонсу была омерзительна сама мысль о том, что пленника придется связать еще крепче, тем более что он и сам все еще никак не мог собраться с силами после недавней драки. Ожесточенное сопротивление противника стало действовать ему на нервы, и он почувствовал, что его снова захлестывает та же безымянная тревога, которую он ощущал в темноте. Все связанное с Роджерсом и его музеем было столь дьявольски ненормальным, навевающим мысли о черном, гнетущем безбрежии потусторонней жизни! Ему было отвратительно осознавать, что рядом где-то в темноте помещения за запертой деревянной дверью в этот самый момент таится восковое изображение дьявола, слепленное руками безумного гения.
