Филлипс в изумлении наблюдал за разворачивавшимися перед ним картинами. У него мелькнула мысль, что он стал жертвой необычного оптического обмана, но таким объяснением он довольствовался недолго. Да он и не нуждался в объяснениях. Произошло чудо, и его интересовало только оно. Ибо мир, развернувшийся перед ним в свете лампы, был миром великой и непостижимой тайны. Ничего подобного он до сих пор не видел, ни о чем подобном не читал и даже не грезил во сне.
Это напоминало одну из сцен Сотворения мира, когда Земля была молода, когда огромные клубы пара вырывались из глубоких расщелин в скалах и повсюду виднелись следы гигантских пресмыкающихся. Высоко в небе летали перепончатые чудовища, которые дрались между собой и рвали друг друга на части, а из отверстия в скале на берегу моря высовывалось ужасное щупальце, угрожающе извиваясь в тускло-красном свете этого далекого дня, — образ, как будто вышедший из-под пера писателя-фантаста.
Постепенно картина изменилась. Скалы уступили место продуваемой всеми ветрами пустыне, среди которой, словно мираж, возник заброшенный город, утерянный Город Столбов, легендарный Ирем, и Филлипс знал, что, хотя нога человека уже давно не ступала по этим улицам, здесь — среди древних каменных зданий, сохранившихся в почти неизменном виде с тех пор, как обитатели города были уничтожены или изгнаны неведомо откуда явившимися безжалостными врагами, — все еще скрывались таинственные и зловещие существа. Однако никого из них не было видно; был только подспудно затаившийся страх перед неизвестностью — как тень, упавшая на эту землю из глубины давно минувших времен. А далеко за городом, на краю пустыни, возвышались покрытые снегом горы, и, когда он смотрел на них, названия сами возникали у него в голове. Город назывался Безымянным, а снежные вершины — Хребтами Безумия или, быть может, Кадатом Ледяной Пустыни. И он с упоительной легкостью дарил этим местам имена, которые приходили к нему сразу, как если бы они всегда блуждали по периметру его мыслей, ожидая минуты воплощения.
Он сидел долго, чары рассеивались, а на смену им приходило ощущение легкой тревоги. Пейзажи, пробегавшие перед глазами, были лишь видениями, но в них тем не менее присутствовала какая-то неясная пока угроза, исходившая от чудовищных обитателей этих миров, следы присутствия которых встречались повсюду. В конце концов он не выдержал и, погасив лампу, чуть дрожащими руками зажег свечу, успокаиваясь при ее пусть неярком, но таком привычном и умиротворяющем мерцании.
