В капитанской каюте горел светильник, и пламя его беспокойно колыхалось от сквозняка, проникавшего сквозь разбитое пулей окно. Оно вздрогнуло и заметалось беспокойнее, когда дверь резко распахнулась, и вошел, немного постояв на пороге, штурман Брауэр. Комендор Брук, сидевший за столом, обернулся, подчеркнуто рассеянно и кивнул и вновь вперился в развернутую на столе карту.
— Что скажете, милейший? — спросил он наконец, когда Брауэр, тяжело усевшись на капитанскую койку, взгромоздил ноги в тяжелых ботфортах на изящный, обитый шелком табурет.
— А что вы желаете услышать? То, что мы видели там? — Брауэр неопределенно указал рукой в сторону окна.
— Нет, — Брук презрительно сморщился и покачал головой. — Меня мало интересуют байки. Мне интересно другое…
— Напрасно, — Брауэр усмехнулся и покачал головой. — Впрочем, вы бы все равно не поняли. Так что вас интересует?
— Меня интересует, — комендор говорил тихо и как будто, торжественно, — кто убил капитана Скрантона?
— Ах вон оно что? — Брауэр скривился, будто разочарованно, — вас это интересует? Извольте. Его убил старший помощник Бартель. Подтвердить он это, вы знаете, не сможет, так что придется вам поверить мне на слово.
— Бартель?! — Но почему? Вы знаете, почему?
— Еще бы не знать. Но это долго рассказывать.
— Вот оно что. Так вы — убийцы!
— Безусловно. А что ж это вы порозовели как девственница перед будуаром? Разве вы сами не убийца? И разве этот сброд, что делит на палубе награбленное, не свора убийц? А покойный капитан разве не старый пират, по которому устала плакать виселица? Или вы не знали этого? Отчего же столь целомудренно хмурятся ваши брови? Оттого, что вы всюду таскаете с собою Библию, как папуас крокодилий зуб? Ведь Господь всемилостивейший прощает солдат, что убивают на войне. Или смотрит на этот грех сквозь пальцы. Значит, у этого греха все же есть некая потайная дверца. Как и у всякого иного! Извините, сударь, но вы все относитесь к Господу Богу, как полуслепому, впавшему в детство дядюшке, которого так легко заболтать и обвести вокруг пальца. Запомните, лейтенант грехи, замаливаются не никчемными молитвенными бдениями, а делом. Если вы совершили убийство, вы можете искупить его только спасением другой человеческой жизни, а не тупым лобзанием обслюнявленного Распятия.
— Не смейте кощунствовать! — закричал Брук, сам устыдившись вдруг своего вздрагивающего, петушиного выкрика.
— Я лишь говорю, что думаю. Кощунствуют те, кто полагает, что грошовыми свечками возможно вычеркнуть из жизни черные дела.
