— Мы квиты, Барт. Ты запомни это. И знай, если с Присциллой и Констанс что-то все же случится, я тебя найду везде. Запомнил?
— Как не запомнить, — осклабился Барт ему вслед. — Ты, гляжу, серьезный. Только ты скажи, что тебе Присцилла-то? А? Ну Констанс — сисястая, течная сучка, понимаю. А уж Присцилла-то. Страшней смертного греха. А? Неужто запал?
Голос Барта заскворчал, как шматок сала на сковороде. А лицо расплылось с дрянной улыбке.
— Она — дочь старика Нормана, — бросил Гравер, не обернувшись.
Гравер вернулся к Ремеслу. Вернее оно само пробудилось в нем от летаргии, вновь растворилось в крови жаркой пригоршней соли.
Рисунок рождался практически мгновенно. Едва явившись в темных извивах воображения и обретя ясные очертания, он тотчас отсвечивался пульсирующей проекцией в глубине металла, камня, дерева, делая их теплее плоти, податливей глины и прозрачнее воды. Гравер терпеливо и упоенно счищал ненужную скорлупу, все, что мешало увидеть наконец его воочию, вживую, встретиться с ним кончиком пальца.
Инструменты старика Нормана стали словно частью его тела, его мозга, его духа, он сжился с ними, относился к ним как к живым существам, у них даже были свои прозвища. К примеру, паяльная лампа звалась Жужелицей, круглый надфиль — Занозой, а сам чемоданчик — хижиной Нормана.
Он снимал две комнатки в доходном доме вдовы окружного судьи госпожи Хогарт. Немалое состояние (плюс к доходному дому еще и лавка колониальных товаров) не мешало почтенной вдове исправно его обворовывать, причем с непосредственностью ребенка. Прознав, где Гравер хранит выручку, она попросту и без затей заходила в нему в его отсутствие и брала сколько ей вздумается, благо Гравер, впечатленный ее набожностью, на нее мог подумать менее всего. Когда же он, вконец озадаченный, перепрятал железную шкатулку, разъяренная мадам перевернула вверх дном все его жилье и гневно потребовала уплаты за два месяца вперед.
* * *
Прошло чуть больше года. Барта, мужа Присциллы, нашли мертвым в старом полуобвалившемся сарайчике возле самого дома. Руки у него были повязаны пеньковым жгутом, раскроен череп и вспорот живот. Думали поначалу на его многочисленных приятелей — впрямь, водился он последнее время со всякого рода сбродом, — да больно уж по-зверски, все вышло, те бы так не стали. Решили, что верней всего, это дело рук Чоло, ну да, того самого Чоло, мошенника из «Центуриона». Вовсе он не утонул тогда в канале, как думали. Пропадал четыре года и вернулся в город. Да только дело у него было уже не картежное, а куда как пострашней. Четыре покойника было за ним, это уж точно. Из них трое женщин. Кстати, через неделю после похорон Барта дом их был ограблен, все было перевернуто вверх дном, пропало, считай, все ценное. Сам бог, видать, уберег тогда Присциллу: гостила она в тот день у двоюродной сестры в деревне. Потому как дело это было, как все были убеждены, опять же того самого Чоло. Искали его. Окружной шериф назначил немалую награду за поимку, да больно хитер и изворотлив был этот проклятый Чоло. Умел в самый нужный момент затаиться, лечь на дно. А вскоре снова бесследно пропал из города.
