Такова была лицевая сторона, однако имелась и изнанка. Она проявилась под конец вечера в образе рыбака Тома Фостера и его неуклюжего воспитанника Джефа, когда эта парочка ввалилась с холода и угрюмо уселась в темноватом углу. Не похоже было, чтобы они заметили компанию у камина, однако Фостер, прищурившись, внимательно оглядел зал, прежде чем направить своего подопечного и приятеля в самое укромное место.
И веселье внезапно прокисло.
— Проверяет, нет ли кого из его врагов, — тихо проговорил Тремэйн. — И я его понимаю. Боится, наверное, как бы на него не донесли.
— Врагов? — перепросил Джемисон. — Других местных рыбаков, вы хотите сказать? На что они могут донести?
— Сами видите, — ответил Тремэйн и кивнул на бармена, направлявшегося к Фостерам с подносом. — Пинта для Тома и полпинты для этого… молодого Джефа. Он разрешает мальчишке выпивать здесь — алкогольный напиток, заметьте, — а парень не старше нашей Энни. Я хочу сказать: одно дело держать этого… скажем, несчастного калеку в деревне и совершенно другое — намеренно мутить его и без того слабую голову спиртным!
Энни, заметно напрягшись, тут же заступилась за парня.
— Джеф не дурак, — сказала она. — Он не слишком хорошо говорит, и он не такой, как другие, но он не глупый. — И она послала Тремэйну острый взгляд. — И он не какой-нибудь грубиян.
Директор разинул рот:
— Ну, я!..
Он не успел опомниться, как вмешалась Дорин:
— Джон, ты сам напросился! Ты же знаешь, что Энни дружит с мальчиком. Возможно, она его единственный друг! Тебе следовало бы думать, что говоришь.
— Но я… — начал возражать Тремэйн, однако тут вступил Джемисон:
— О, оставьте это! Не будем портить приятный вечер. Мы вполне можем придерживаться разных мнений без того, чтобы из-за них ссориться. Если Том Фостер поступает неправильно, пусть так. Но я скажу: пусть парень хоть от чего-то получит удовольствие.
— Совершенно с вами согласна, — сказала Дорин, сердито глянув на мужа. — Видит бог, у него не так много радостей.
На этом они замолчали и все кончилось. Сказанные слова не возьмешь обратно, и уютный вечер и легкое веселье вдруг пропали. Они пытались продолжать, но было поздно. Джон Тремэйн принял надменный, неприступный вид, а его жена стала холодной и отчужденной. Джилли снова ушла в себя, а молодая Энни присутствовала лишь телесно, что же до ее мыслей, они блуждали неизвестно где…
С тех пор такие сборища стали реже. Их дружба — или то, что связывало Тремэйнов, Вайтов и Джемисона, — стала холоднее, сохранялась только по необходимости: будучи самозванной элитой общества, они не могли слишком свободно общаться с теми, кто стоял ниже на социальной лестнице.
