* * *
— Вот как, значит. — От захлестнувшего раздражения Кристофер отбросил перо, едва не поставив кляксу на важные документы.
— Это она так сказала, господин, — склонив голову, служанка ещё больше сжалась, хотя это и казалось невозможным, и словно превратилась в пылинку.
— Вон.
Быстро кивнув, девушка поклонилась и покорно ушла. Кристофер, встав, с силой сжал спинку стула, на которую опирался, задумчиво глядя в никуда.
Ярость в тёмных глазах контрастировала с предвкушающей, почти что восхищённой полуулыбкой на губах. Навряд ли кто-либо в этот момент смог бы угадать его мысли.
А они, вобщем-то, сводились к тому, что кое-кто в его же гареме окончательно обнаглел. Эту преступницу и так точно не ждёт сладкая жизнь, но ведь маленькая месть за неуважение ничего не изменит, верно?
Потому, ухмыльнувшись, Кристофер приказал принести банные принадлежности и направился в сторону гарема.
…Как ни странно, пара было там столько, словно кто-то уже мылся, что подтверждали периодические всплески воды.
Но ведь это его баня, ванная, сауна. Только его. Тогда какого чёрта?!
Тем временем из глубины полной пара комнаты раздался звонкий женский голосок, нараспев проговаривающий слова стиха, смысл которого подтверждал подозрения насчёт самой певуньи:
Он спрятал в ус ухмылку лисью;
Ему ль к позорному столбу?
Поймай! И оборотень рысью
Нырнул послушником в толпу.
Перечить старая не стала.
Карманнику, на век вперёд,
Добра старуха пожелала,
Сказав тоскливо: «Мать поймёт…»
А мать, портретная Отчизна,
Под боевой приказ «Даёшь!»,
Цинично крала наши жизни.
Ох, маме было невтерпёж!
В руках у матери для граждан
Не пресный пряник, а коса.
И сколько судеб ей — неважно…
Какая к чёрту тут слеза.
Кусок нам мяса снится в тесте,
А нам сивуху да овёс.
Да тут навзрыд с иконой вместе!
И, с ней же, в озеро из слёз…
Так что гуляй, кути, карманник,
Но знай — в кожзаме не грааль;
Последний сребреник не пряник,
А тридцать оных — как миндаль.
Не плачь же, бабка, мне неловко,
Хоть так же зло, что не вздохнуть.
Не раз портретная Воровка
петлю бросала мне на грудь.
Не плачь. И так осталось мало.
Ату Воровку по руке!
Она вон жизнь твою украла,
А ты тут всем о кошельке…
…Из — за поволоки белого «тумана» мелькнула хрупкая женская фигурка, завёрнутая в сыроватую белую простыню. Девушка, насвистывая незамысловатую мелодию какой-то песенки, вытирала полотенцем длинные мокрые волосы. Казалось, она ничего не замечает вокруг.
— А тебе не кажется, Маска, что ты несколько спутала комнаты? Это не общая баня, а моя личная.
