Комната ждала, когда ее обставят как следует. Вдоль стен громоздились различные предметы и мебель, для которой нигде больше не нашлось места. У окна стояла качалка, а напротив — бабушкино кресло, которое мама отказалась отдать. К ящику со старыми книгами и бумагами прислонились санки с круто закрученными полозьями. На деревянной подставке для цветов — на две головы выше Отика — вместо цветочного горшка стояла гипсовая статуэтка козлоногого сатира с рожками. Сатир сидел на гипсовом пне и играл на свирели. Вернее, на половине свирели, потому что другая половина и рожок были отломаны.
Толстый мальчишка нахально развалился в качалке и, жмурясь от скуки, тихо покачивался.
— Да ты не умеешь качаться!
— Умею, — зевнул Пепинек, — только мне неохота.
Отик со вздохом безнадежности плюхнулся в бабушкино кресло. За окном шумел дождь. Домик был одноэтажный, садик перед домом едва проглядывал в легком тумане, а под деревьями лежали темно-коричневые листья, как повидло на пироге.
— У вас тут и мебели-то нет, — лениво осматривался Пепинек.
— У нас много мебели, — возразил Отик, — только она у папы. Некоторые вещи он увез к себе.
— Ага, — понимающе отозвался Пепинек и качнулся.
— Что? — подозрительно спросил Отик.
— Ничего, — снова качнулся Пепинек, помолчал, потом брякнул: — А у твоей мамы красивая грудь.
Отик смотрел на дождь и чувствовал, как горят у него щеки. Подумал со стыдом и злостью, что краснеет. Его вдруг охватило странное отвращение, которого он раньше никогда не испытывал. Мама была для него — руки и волосы, глаза и губы, а еще домашние туфли в коридоре, по которым он узнавал, пришла она домой или еще на работе.
— Твоя мама, — хотел продолжить Пепинек, но Отик крикнул:
— Заткнись!
— Ты что, псих? — неторопливо спросил Пепинек. Его спокойствие, его ленивое самообладание выводило Отика из себя. — Ты совсем не достоин моего дяди, — качнулся Пепинек. — Мой дядя экстра-класс!
— Мне твой дядя не нужен!
— Тебе, может, и не нужен, зато твоей маме…
— Заткнись! — закричал Отик. — Ты… ты…
— Ори больше, сейчас все сбегутся, — ухмыльнулся Пепинек.
Но никто не пришел. Взрослые за столом пели немного фальшиво, но громко, а дядя-молодожен аккомпанировал им на губной гармонике.
Отик колотил кулаками кресло, он колотил его в бессильной ярости, расправляясь с креслом вместо Пепинека, его дядюшки и всех этих гостей. Вдруг ножка у кресла подломилась, оно накренилось, и Отик свалился на пол.
Пепинек расхохотался, чувствуя свое физическое превосходство и старшинство.