Он беспрестанно метался по длинным галереям и коридорам замка, заходил в гостиные, останавливаясь лишь для того, чтобы выпить еще вина. Он говорил себе, что если Флер не родит ему здорового прекрасного сына, то он накажет ее за это. А повитух просто утопит в пруду парка. Его переполняли злобные мысли, разум был воспламенен от чрезмерного количества выпитого. Потом он стал мечтать о красивом сыне, который, наверное, родится сегодня ночью; мечтал о том, как он, Дензил, раскается во всех своих дурных и грешных поступках и станет хорошим отцом и самым лучшим мужем. Он даже даст денег на храм и будет посещать мессы. Он превратится в самого респектабельного члена высшего общества, порвет с любовницей-венгеркой и покончит с одним из своих тайных грешков — игрой в кости. И прикажет Певерилу написать портрет новорожденного.
Доктор Босс сообщил, что пока все идет нормально, но ее светлость довольно узкобедрая, и это может осложнить роды, с чем согласились обе повитухи.
Затем доктор смущенно посмотрел на барона и добавил:
— Лорд Шевиот, обычно спрашивают супруга, если дела идут плохо и предстоит выбрать между жизнью матери и жизнью ребенка, кого мне в таком случае спасать?
И без колебания Сен-Шевиот ответил:
— Ребенка, конечно. Я всегда смогу найти себе другую жену.
Услышав этот беспощадный и страшный ответ, старый врач отпрянул. Однако он поклонился и вернулся к своей пациентке. Сняв камзол и закатав рукава, он стоял в будуаре, ожидая, когда повитухи сообщат ему, что роды начались и нужна его помощь.
Когда доктор в последний раз осматривал леди Сен-Шевиот, его переполняла невыразимая жалость. Она была такой же белой, как ее батистовая ночная рубашка, в которую ее переодели женщины. Золотистые волосы были спрятаны под белый чепец. С безжалостным постоянством, одна за другой, пронизывали все ее тело острые схватки. Одна из повитух посоветовала привязать ее руки к столбикам кровати, вторая постоянно натирала виски роженицы духами и уксусом. Флер не издавала ни звука. И именно это беспокоило доктора Босса, который принимал роды у множества женщин графства. Флер с искаженным от боли лицом, прикусив губу, все время молчала, если не считать слабых стонов, доносившихся из глубины ее груди.
— Почему вы не кричите, дорогая моя? — ласково спросил ее старик. — Покричите. Это чрезвычайно облегчит ваши страдания.
Она открыла огромные глаза, покрасневшие от невыносимых мук. Пот выступил на ее висках. И она ответила:
