Калинушкин и Шергин вязали заряды. Брали толовые шашки, связывали их по десять штук, вставляли внутрь капсюли. Вес зарядов получался солидным — пуд.
Четырехсотграммовые шашки, похожие на куски хозяйственного мыла, в руках Шергина казались детскими кубиками. Привыкший возиться с разного рода узлами и канатами, боцман работал споро, изредка бросая недовольные взгляды на Калинушкина, который, обычно сноровистый и разворотливый, на этот раз еле-еле шевелил руками. Такое положение вещей добросовестного Шергина не устраивало, и он наконец не вытерпел:
— Чухайся, Федор, чухайся! Не картошку на камбузе чистишь.
Калинушкин посмотрел на друга безмятежным, обезоруживающим взором.
— Ты в судьбу веришь, боцман? — неожиданно спросил он.
— Здрасьте, я ваша тетя! Это тебе зачем?
— Да так, для общего кругозора. Вдруг шлепнут? Так и не узнаю вашего отношения к тайнам природы.
— Я тебе шлепну! — разозлился Шергин. — Я тебя так шлепну, что ни одна санчасть не склеит!
— А все-таки? — не отставал Калинушкин. — Веришь или нет?
— Не верю. И тебе не советую… Ну куда ты капсюль суешь! Куда, я тебя спрашиваю?!
— А хоть бы и посоветовал, — невозмутимо продолжал Калинушкин. — Мне цыганка в Керчи нагадала, что я в двадцать пять лет мослы отброшу. Как видишь, третий год в женихах перехаживаю.
— Чего тогда треплешься? «Шлепнут», «шлепнут»!..
— К слову пришлось. Жалко, если дуба врежем. Молодыми и красивыми.
— Тьфу! Дурак был, дураком и остался! На кой ляд ты тогда мелким бесом перед командиром юлил? Боялся, что не возьмет, вспомнит, как ты в Бек-фиорде выпендривался?
— Дробь[17], боцман! Был грех, правда, боялся. Командир, сам знаешь, скажет — и точка. А куда я без вас?..
— Ну и не чирикай. Тебя за хвост не дергают, ты и не чирикай.
Негромкий свист прервал их разговор. Разведчики переглянулись.
— Мунко, — сказал Шергин. — Стряслось что-то.
Пригибаясь, они нырнули в заросли и через минуту были на площадке. Все, кто находился там, сгрудившись, напряженно всматривались в противоположный конец оврага.
— Что, командир?
Баландин молча показал рукой вниз.
Раздвинув траву, Шергин и Калинушкин посмотрели в образовавшийся просвет. В нем, как в прицеле, четко обозначилась фигура человека. Балансируя руками, человек осторожно спускался по скользкому склону в овраг.
— Солдат, — прошептал Мунко, чьи зоркие глаза уже разглядели то, чего еще не видели остальные.
Солдат с грехом пополам одолел склон и теперь шел по дну оврага. Из травы виднелись лишь его плечи и голова.
