— Это ночь множества лиц, — промолвил он.
Мне было тоскливо, я чувствовал себя измученным.
— Да, — сказал я устало, — это ночь множества лиц, и я хотел бы понять, почему. Если ты тот, за кого я тебя принимаю, объясни мне, что означают эти видения, почему они немы, зачем они здесь. Объясни мне, умоляю тебя, я не могу этого больше вынести.
Он взял меня за руку и, тихо пожав ее, сказал:
— Видишь вон того мальчугана? — и указал на мальчика, который был похож на меня, такого, каким я был когда-то.
— Да, вижу, — ответил я.
— Он ответит на все твои вопросы, — сказал нищий. — Пойди, поговори с ним.
Теперь я был совершенно уверен, что он не простой нищий. И снова я протискивался сквозь толпу призраков, пока, задыхаясь от усталости, не пробрался к пареньку.
— Скажи мне, — сказал я с мольбой в голосе, — что ты здесь делаешь? Ты и все остальные?
Он широко раскрыл глаза от удивления.
— Как, ты не знаешь? — спросил он.
Я признался, что не знаю.
— Разве завтра не должен умереть человек?
— Да, — ответил я, — завтра на рассвете.
— Убить же его должен ты?
— Да, это так, мне приказали казнить его.
— И ты все еще не понимаешь?
— Нет.
— Но это же очень просто! — воскликнул он. — Мы здесь, чтобы присутствовать при казни. Мы хотим посмотреть, как ты с ней справишься. Мы хотим увидеть, как ты станешь убийцей. Это же совершенно естественно, правда?
— Почему естественно? Что вам за дело до убийства Джона Доусона?
— Ты — общий итог всего того, чем были мы, — сказал паренек, похожий на меня в прошлом. — В какой-то мере это мы казним Джона Доусона. Ведь без нас ты не сможешь этого сделать. Ну, теперь ты понял?
Я начинал понимать. В такой абсолютный поступок, как убийство, вовлекается не только убийца, но и все те, кто создавал его личность. Убивая человека, я делал их убийцами.
— Ну, — повторил мальчик, — понял?
— Да, понял, — ответил а.
— Бедный мальчик, бедный мальчик! — шептала моя мама, ее губы стали такими же серыми, как седина старого учителя.
— Он голоден, — неожиданно произнес голос Гидеона.
Я не слышал, как он поднимался вверх по ступеням. Святые ведут себя на удивление тихо. Они ходят, едят, молятся — и все это совершенно бесшумно.
— Не может быть, — возразил я.
Он не мог проголодаться. Он должен умереть, а человек, который должен умереть, не может проголодаться.
— Он сам так сказал, — настаивал Гидеон, тень волнения прозвучала в его голосе.
Все уставились на него. Илана перестала плакать, Иоав оторвался от созерцания своих ногтей, и Гад устало взглянул в мою сторону. Казалось, что призраки тоже чего-то ждут от меня, быть может, знака или крика.
