Все считали, что мы останемся в гетто до конца войны, пока не придет Красная Армия. А потом все пойдет по-прежнему. Не немцы и не евреи, а иллюзии правили в гетто.
В субботу накануне Пятидесятницы люди безбоязненно бродили по оживленным улицам, согретым лучами весеннего солнца, они весело болтали. Дети играли на тротуарах. Я и несколько моих одноклассников сидели в саду у Эзры Малика, изучая талмудический трактат.
Наступил вечер. Человек двадцать собралось у нас во дворе. Мой отец рассказывал им анекдоты и излагал свою точку зрения на создавшееся положение. Он был хорошим рассказчиком.
Внезапно ворота распахнулись и вошел Штерн, бывший торговец, а теперь полицейский. Он отозвал отца в сторону. Несмотря на спустившиеся сумерки, я увидел, что отец побледнел.
«Что случилось?» — спрашивали мы его. «Не знаю. Меня вызывают на срочное заседание совета. Видимо, что-то произошло».
Хорошая история, на середине которой его прервали, осталась незаконченной. «Я пойду туда, — продолжал он. — Я вернусь как можно скорее и все вам расскажу. Ждите меня».
Мы приготовились к долгому ожиданию. Наш двор уподобился приемной при штабе. Мы ждали, когда же откроется дверь, как будто вместе с ней должны были разверзнуться небеса. Другие соседи, до которых дошли слухи, присоединялись к нам. Люди поглядывали на часы. Время тянулось очень медленно. Что же может означать такое долгое заседание?
«У меня дурные предчувствия, — сказала моя мать. — Сегодня днем я заметила в гетто новые лица — двух немецких офицеров, по-моему, из гестапо. С тех пор, как мы здесь, ни один офицер тут даже не показывался»…
Время близилось к полуночи. Никто не хотел ложиться спать. Несколько человек сбегали домой, чтобы убедиться, все ли в порядке. Другие пошли по домам, но просили сообщить им, как только отец вернется.
Наконец, дверь отворилась и он появился. Он был бледен. Его тотчас окружили.
«Ну, что случилось? Расскажи нам, что произошло! Говори же!»
Как жаждали мы в эту минуту одного уверенно сказанного слова, одной фразы, что для страха нет оснований, что заседание было самое обычное, самое скучное, что речь шла только о социальном обеспечении, о санитарных мероприятиях! Однако было достаточно взглянуть на осунувшееся лицо моего отца.
«У меня страшные вести, — сказал он. — Депортация».
Все гетто должно быть полностью очищено. Нам предстояло покидать улицу за улицей, начиная с завтрашнего дня.
Мы хотели знать все, во всех подробностях. Известие ошеломило нас, но мы хотели испить горькую чашу до дна.
