Нищий остановился у моего дома. Я снова предложил ему войти, но он отказался, сказав, что ему пора и путь. «Вот оно что, — подумал я, — он вернется в синагогу, чтобы поздороваться с мертвыми».
— Послушай, — сказал он, впиваясь пальцами в мою руку. — Я научу тебя отличать день от ночи. Всегда посматривай в окно, а если не удастся, взгляни в глаза человеку. Если увидишь лицо, любое лицо, то можешь быть уверен — ночь сменила день. Поверь мне, у ночи есть лицо.
Затем, не дав мне ответить, он попрощался, и снегопад скрыл его.
С тех пор каждый вечер я непременно становился у окна и ловил тот миг, когда наступает ночь. И каждый вечер я видел снаружи лицо. Лица были разные — ведь ни одна ночь не похожа на другую. Вначале я видел лицо нищего. Потом, после смерти моего отца, я видел его лицо. Папины глаза стали огромными: смерть и воспоминания сделали их такими. Порой люди, которых я никогда не встречал, давали ночью взаймы свои заплаканные лица или позабытые улыбки. Я ничего не знал о них кроме того, что они мертвы.
— Не терзай себя в темноте, — сказал Гад. — Это война.
Я думал о человеке, которого должен был убить на рассвете, и о нищем. Внезапно мне пришла в голову безумная мысль: «А что если нищий и есть тот человек, которого я должен убить?»
Сумерки снаружи внезапно угасли, как это часто бывает на Ближнем Востоке. Ребенок по-прежнему плакал, казалось, еще жалобнее, чем раньше. Город походил на корабль призраков; темнота беззвучно поглощала его.
Я поглядел в окно, там, во мраке ночи проступали неясные очертания лица. Я не мог отвести от него глаз, судорога свела мне горло: это было мое лицо.
Часом ранее Гад сообщил мне решение Старика. Казнь, как и все казни, состоится на рассвете. Такой приказ не удивил меня; подобно остальным, я ожидал его. В Палестине знали, что Движение всегда держит свое слово. Англичанам это тоже было известно.
Месяц назад один из наших бойцов был ранен во время террористической операции и схвачен полицией, при нем нашли оружие. Военный трибунал потребовал приговора, предусмотренного законом о военном положении, — казни через повешение. Это был десятый смертный приговор, вынесенный нам мандатным правительством Палестины. Старик решил, что дело зашло слишком далеко; он не собирался позволить англичанам превратить Святую Землю в эшафот. Он объявил, что прибегнет к новой тактике — актам возмездия.
С помощью листовок и подпольных радиопередач он строго предупредил: «Не вешайте Давида бен Моше, его смерть обойдется вам дорого. Отныне после каждой казни еврейского бойца мать англичанина будет оплакивать гибель своего сына». Чтобы показать, что его слова — не пустая угроза, Старик приказал захватить заложника, лучше всего, армейского офицера. Волею судьбы нашей жертвой стал капитан Джон Доусон. Он шел ночью один, и это сделало его легкой добычей для наших людей, которые выслеживали английских офицеров, расхаживающих по ночам в одиночку.
